|
Джером К.Джером
"Сборы в дорогу"
Я горжусь своим
умением укладывать вещи. Упаковка - это одно из
многих дел, в которых я, несомненно, смыслю
больше, чем кто бы то ни было (даже меня самого
порой удивляет, как много на свете таких дел). Я
внушил эту мысль Джорджу и Гаррису и сказал, что
им лучше всего целиком положиться на меня. Они
приняли мое предложение с какой-то
подозрительной готовностью. Джордж закурил
трубку и развалился в кресле, а Гаррис
взгромоздил ноги на стол и закурил сигару.
Я, признаться, на это не
рассчитывал. Я - то конечно, имел в виду, что буду
направлять работу и давать указания, а Гаррис и
Джордж будут у меня подручными, которых мне
придется то и дело поправлять и отстранять, делая
замечания: "Эх, вы!..", "Дайте-ка, уж я
сам...", "Смотрите, вот как просто!" - обучая
их таким образом этому искусству. Вот почему я
был раздражен тем, как они меня поняли. Больше
всего
меня раздражает, когда кто-нибудь бездельничает
в то время, как я тружусь.
Я не могу сидеть сложа руки и
праздно глядеть, как кто-то трудится в поте лица.
У меня сразу же появляется потребность встать и
начать распоряжаться, и я прохаживаюсь, засунув
руки в карманы, и руковожу. Я деятелен по натуре.
Тут уж ничего не поделаешь.
Тем не менее я промолчал и стал
укладываться. На это понадобилось больше
времени, чем я ожидал;
но все-таки мне удалось покончить с саквояжей, и я
сел на него, чтобы затянуть ремни.
- А как насчет башмаков? Ты не
собираешься по-ложить их в саквояж? - спросил
Гаррис.
Я оглянулся и обнаружил, что
забыл про башмаки. Такая выходка вполне в духе
Гарриса. Он, конечно, хранил гробовое молчание,
пока я не закрыл саквояж и не стянул его ремнями.
А Джордж смеялся,- смеялся своим дурацким смехом,
то есть издавал противное, бессмысленное,
трескучее кудахтанье. Они оба иногда доводят
меня до исступления.
Я открыл саквояж и уложил башмаки; и
когда я уже собирался снова закрыть его, мне
пришла в голову ужасная мысль. Упаковал ли я свою
зубную щетку? Не понимаю, как это получается, но я
никогда не бываю уверен, упаковал я свою зубную
щетку или нет.
Зубная щетка - это наваждение,
которое преследует меня во время путешествия и
портит мне жизнь. Ночью мне снится, что я ее забыл,
и я просыпаюсь в холодном поту, выскакиваю из
постели и бросаюсь на поиски. А утром я
упаковываю ее прежде, чем успеваю почистить зубы,
и мне приходится рыться в саквояже, чтобы
разыскать ее, и она неукоснительно оказывается
последней вещью, которую я выуживаю оттуда. И я
снова укладываю саквояж и забываю о ней, и в
последнюю минуту мне приходится мчаться за ней
по лестнице и везти ее на вокзал завернутой в
носовой платок.
Конечно, и на этот раз мне пришлось
перерыть все содержимое саквояжа, и я, конечно, не
мог найти зубную щетку. Я вывалил вещи, и они
расположились приблизительно в таком порядке, в
каком были до сотворения мира, когда царил
первозданный хаос. На щетки Джорджа и Гарриса я
натыкался, разумеется, раз по двадцать, но моя как
будто сквозь землю провалилась. Я стал
перебирать вещи одну за другой, осматривая их и
встряхивая. Я обнаружил щетку в одном из ботинок.
Потом я снова уложил саквояж.
Когда я с этим покончил, Джордж
спросил, не забыл ли я уложить мыло. Я ответил, что
мне плевать - уложено мыло или нет; я изо всей силы
захлопнул саквояж и стянул его ремнями, и тут
оказалось, что я сунул в него свой кисет и что мне
надо начинать все сначала. С саквояжем было
покончено в десять часов пять минут вечера, а на
очереди были еще корзины. Гаррис заметил, что
выезжать надо через каких-нибудь двенадцать
часов и что лучше уж они с Джорджем возьмут на
себя оставшуюся работу. Я согласился и уселся в
кресло, а они принялись за дело.
Принялись они
весьма ретиво, очевидно, собираясь показать мне,
как это делается. Я не стал наводить критику: я
просто наблюдал. Когда Джордж кончит жизнь на
виселице, самым дрянным упаковщиком в мире
останется Гаррис. И я смотрел на груду тарелок,
чашек, чайников, бутылок, кружек, пирожков,
спиртовок, печенья, помидоров и т, д. в
предвкушении того, что скоро произойдет нечто
захватывающее.
Оно произошло. Для начала они
разбили чашку. Но это было только начало. Они
разбили ее,чтобы показать свои возможности и
вызвать к себе интерес.
Потом Гаррис поставил банку
земляничного варенья на помидор и превратил его
в кашу, и им пришлось вычерпывать его из корзины
чайной ложкой.
Тут пришла очередь Джорджа, и он
наступил на масло. Я не сказал ни слова, я только
подошел поближе и, усевшись на край стола, стал
наблюдать за ними. Это выводило их из себя больше,
чем любые упреки. Я это чувствовал. Они стали
нервничать и раздражаться, и наступали на
приготовленные вещи, и задвигали их куда-то, и
потом, когда было нужно, не могли их разыскать; и
они уложили пирожки на дно, а сверху поставили
тяжелые предметы, и пирож-ки превратились в
лепешки.
Они все засыпали солью, ну, а что
касается масла!.. В жизни я не видел, чтобы два
человека столько хлопотали вокруг куска масла
стоимостью в один шиллинг и два пенса. После того
как Джорджу удалось отделить его от своей
подошвы, они с Гаррисом попытались запихать его в
жестяной чайник. Оно туда не входило, а то, что уже
вошло, не хотело вылезать. Все-таки они
выковыряли его оттуда и положили на стул, и
Гаррис сел на него, и оно прилипло к Гаррису, и они
стали искать масло по всей комнате.
- Ей-богу, я положил его на этот
стул,-сказал Джордж, уставившись на пустое
сиденье.
- Я и сам видел, как ты его туда
положил минуту тому назад,- подтвердил Гаррис.
Тогда они снова начали шарить
по всем углам в поисках масла; а потом опять
сошлись посреди комнаты и воззрились друг на
друга.
- Отродясь не видывал ничего
более странного,- сказал Джордж.
- Ну и чудеса! -сказал Гаррис.
Тогда Джордж зашел Гаррису в тыл
и увидел масло.
- Как, оно здесь и было все время? -
с негодо-ванием воскликнул он.
- Где? - поинтересовался Гаррис,
повернувшись на сто восемьдесят градусов.
- Да стой ты спокойно ! - взревел
Джордж, бросаясь за ним.
И они отскоблили масло и положили
его в чайник для заварки.
Монморанси был,
конечно, в самой гуще событий. Все честолюбие
Монморанси заключается в том, чтобы как можно
чаще попадаться под ноги и навлекать на себя
проклятия. Если он ухитряется пролезть туда, где
его присутствие особенно нежелательно, и всем
осточертеть, и вывести людей из себя, и заставить
их швырять ему в голову чем попало, то он
чувствует, что день прожит не зря.
Добиться того, чтобы кто-нибудь
споткнулся о не-го и потом честил его на все корки
в продолжение доброго часа, - вот высшая цель и
смысл его жизни; и когда ему удается преуспеть в
этом, его самомнение переходит всякие границы.
Он усаживался на наши вещи в ту
самую минуту, когда их надо было укладывать, и
пребывал в непоколебимой уверенности, что
Гаррису и Джорджу, за чем бы они ии протягивали
руку, нужен был именно его холодный и мокрый нос.
Он влез лапой в варенье, вступил в сражение с
чайными ложками, притворился, будто принимает
лимоны за крыс, и, забравшись в корзину, убил трех
из них прежде, чем Гаррис огрел его сковородкой.
Гаррис сказал, что я науськиваю
собаку. Я ее не науськивал. Этого пса не надо
науськивать. Его толкает на такие дела
первородный грех, врожденная склонность к
пороку, которую он всосал с молоком матери.
Упаковка вещей была закончена в
двенадцать часов пятьдесят минут. Гаррис сел на
большую из корзин и выразил надежду, что бьющиеся
предметы у нас не пострадают. Джордж на это
заметил, что если что-нибудь и разбилось, то оно
уже разбилось, и эта мысль, по-видимому, его
утешила. Он добавил, что был бы не прочь
отправиться спать. Мы все были не прочь
отправиться спать.
Гаррис должен был
ночевать у нас, и мы поднялись в спальню.
Мы бросили жребий, и Гаррису
выпало спать со мной. Он спросил:
- С какой стороны кровати ты
предпочитаешь спать?
Я сказал, что предпочитаю спать
не в какой-нибудь стороны, а просто на
кровати.
Гаррис заявил, что это
неостроумно.
Джордж спросил:
- В котором часу вас будить,
ребята? Гаррис ответил:
- В семь. Я сказал:
- Нет, в шесть, - потому что
собирался еще написать несколько писем.
После некоторого
препирательства мы с Гаррисом сошлись на тем,
чтобы взять среднее арифметическое, и назначили
половину седьмого.
- Разбуди нас в шесть тридцать,
Джордж,- сказали мы.
Джордж ничего не ответил, и мы в
результате произведенного обследования
установили, что он уже давно спит; тогда мы
приставили к его кровати лохань с водой, чтобы
утром, вставая с постели, он сразу кувырнулся в
нее, а сами улеглись спать. |