|
 Море, море и
еще раз море. Разленились мы капитально. Инна
распинала нас сходить за чем-нибудь вкусненьким
только к 12 часам. Побродив по окрестному
санаторию, мы купили вкусненького - арбузик на 6
кг, дыньку на 3 кг и 3х0.5 пива на закуску. Во время
хаотических блужданий обнаружили очень приятный
родник прямо на пляже. Затарившись водой по уши
мы вернулись, искупались, залопали все что было, и
как ели, так обложенные корками и недопив пиво
увалились спать в тенечке.
На обед у нас в планах был
деликатес. Заплыв за мидиями прошел вполне
удачно, не считая нескольких царапин, которыми
нас наградил проплывший мимо катер, похолпав
волнами об эти самые мидии. Когда первая порция
уже всело булькала на примусе, и все норовила
повылезти из кастрюли, а вторая, что побольше,
деликатно пряталась в соседних камешках, нас
навестил егерь. И обрадовал, что мидии на Айе
стоят по 1.5 гривны за штуку, ибо они тоже
заповедные. На первый раз он нас конечно простил.
Да и то, наверное, потому, что второй порции не
видел. В общей сложности (по нашим расчетам)
долларов на 100 мы точно наловили.
Часикам к шести прибыли
"смертнички-чернореченцы" - наша вторая
половинка. Угостив нас порядком перекисшим,
теплым квасом они набросились на арбуз и
консервы так, как будто в жизни ничего вкуснее не
ели. Сделав вялую попытку покупаться, оба
Сережки, несмотря на наши увещевания, сразу
взялись укладываться спать, прямо на наиболее
популярной ночной дорожке к морю. Вся полезная
информация от них заключалась в том, что мы сами
себе враги, что не пошли посмотреть каньон, а
валяемся тут, как обыкновенные матрасники, и
позорим гордое звание пешеходного туриста. Что
каньон очень красивый, и что очень удобно спать
под памятником советским воинам и морякам в
Севастополе. А мы, похрюкивая от удовольствия и
разомлев на солнышке, ворочались с боку на бок,
глядя на них сквозь полуприкрытые веки
счастливыми ленивыми глазами.
Последняя ночь на море была
удивительной. Описание, в котором я не смог найти
ни одного отличия от того, что мы чувствовали, - у
Стефана Цвейга, в новелле "Амок" :
"Ночью небо сияло. Оно казалось темным рядом с
белизной пронизывающих его звезд, но все-таки оно
сияло, словно бархатный полог застлал какую-то
ярко светящуюся поверхность, а искрящиеся звезды
- только отверстия и прорези, сквозь которые
просвечивает этот неописуемый блеск. Никогда я
не видел неба таким, как в ту ночь, таким сияющим,
холодным как сталь и в то же время
переливчато-пенистым, залитым светом, излучаемым
луной и звездами, и будто пламенеющим в какой-то
таинственной глубине...
Я стоял и смотрел вверх. Я
чувствовал себя как под душем, где сверху падает
теплая вода; только это был свет, белый и теплый,
изливавшийся мне на руки, на плечи, нежно
струившийся вокруг головы и, казалось
проникавший внутрь, потому что все смутное в моей
душе будто прояснилось. Я дышал свободно, легко и
с восторгом ощущал на губах, как прозрачный
напиток, мягкий, словно шипучий, пьянящий воздух,
напоенный дыханием плодов и ароматом дальних
островов. Только теперь я испытал священную
радость мечтания и другую, более чувственную:
предаться, словно женщина, окружающей меня неге.
Мне хотелось лечь и устремит взоры вверх, на
белые иероглифы звезд...
И в созерцании я утратил
чувство времени. Под собой я чувствовал тихое журчание воды, вверху -
неслышный звон белого потока вселенной. И мало - помалу это журчание наполнило
все мое существо - я больше не сознавал самого себя, я словно растворился
в этом неумолчном журчании полуночного мира..."
Слава ускакал
посидеть на прибрежных скалах, полюбоваться
морем и лунной дорожкой. Мы, для храбрости
тихонько слопав руками банку сардин в масле,
отправились купаться голышом. Был август и море
светилось.Вода была такой теплой и такой
ласковой, что казалось, что не плаваешь в море, а
летаешь в небе, полном вспыхивающих звезд. И
где-то там, далеко, в бесконечности, звездное море
становилось звездным небом, мы плавали в этом
небе-море, которое переливалось живой, быстрой
ртутью лунной дорожки, и маленькие луны сияли в
каждой капельке воды на наших телах.
Тишина. Глубокая, негородская тишина, от которой
становится грустно и тревожно. Ветерок срывал с
деревьев и подхватывал с земли сухие листья,
кружил их, они тихим дождем падали на нас. Шорох
невесомых листьев заставлял дрожать внутри
какие-то неведомые струны, охватывала легкая и
летучая грусть, казалось, что все это в последний
раз и никогда больше не повторится. Было жаль,
болезненно жаль уходящих дней...
А
потом Сережка Островский завопил : " О ! Ежик !
Ежик !!! "
День шестнадцатый |
