Ну вот и все. Вот мы и добрались до дома. А ведь, наверное, приятно чувствовать себя бывалым путешественником и, развалившись в кресле и устроив себе томный взгляд, рассказывать. Говорить, говорить ради того внимания, ради почтительных лиц вынужденных слушателей. Так я и представляла себя ПОСЛЕ. Но, какая неприятность, не получилось. То есть поход получился, а поведение - нет.

У разведчиков, говорят, есть такое понятие - замыленные глаза. Это когда бывалый человек стоит в дозоре, он, по прошествии некоторого времени, не в состоянии замечать происходящие изменения. Что следует из этого? Он становится никаким разведчиком. Вот в моем понимании так и простой смертный по отношению к жизни. Это не жизнь родилась за ту неделю - другую, это мне просто только тогда удалось заметить ее вокруг себя. И в себе, черт возьми, и в себе...

А началось все просто. Поедешь? - спросили меня Толя с Сережей. На "слабо" взять не пытались, надо отдать им должное, видимо, я этого еще и не стоила. Мне себя было очень жалко, но я согласилась. А потом вечером плакала. Но слезы высохли, а день отъезда все-таки наступил. Как это произошло я помню смутно, а вот судорожные набеги на близлежащие магазины и главное - центральный рынок, запомнился на удивление четко. Еще бы, такого количества закупленных продуктов у себя в сумке я не представляла никогда. И не мудрено, единственным развлечением сборов последних дней был выбор консервов. Примерно так ведет себя женщина в ювелирном магазине, искренне мучаясь, какие бы еще украшения себе купить. Вот - вот, именно так мы и выбирали консервы. мы же не они, нам не нужны легкие пути. Азарта уже не было, было только симрение. И дом.

А дальше все по плану - бешенно тяжелый рюкзак ( который я едва донесла от остановки до автобусной станции - целых 5 минут :). Ха, еще бы, там кроме вещей еще продуктов по полной программе - на три недели ). И этот самый рюкзак, по взглядам окружающих, заставлял меня при каждом шаге весьма призывно приседать. Можно было бы сказать проседать, если бы не такое количество отчаянных взглядов, вдруг обращенных к моей скромной персоне. Это не могло меня, естественно, не вдохновить. Конечно, полуголых девушек разных наружностей и степеней прикрытостей по городу увидеть еще можно, а вот пигалицу с рюкзаком с ее рост за спиной, пытающуюся сохранить остатки равновесия и довольный оскал, видимо реже.

Коллеги мои остались явно довольны моим отчаянным положением и мы двинулись в путь. Нет, не к родственникам в Израиль, а просто в отпуск. В отпуск в Крым. В свой Крым.

Надо ли говорить про ту радость, с которой нас встречал таможенник на молдавско-украинской границе, когда после всех нормальных пассажиров автобуса Кишинев-Одесса в комнату для осмотра попытались тихо войти пятеро с _ВЕЩАМИ_. И таможенникам все _это_ пришлось смотреть изнутри. По дороге мы думали, что прийдется что-то от них прятать, но мне никакими чарами не удалось спровоцировать молодого пограничника заглянуть ко мне в рюкзак. Пришлось сдаться на уговоры таможни, что у нас ничего запретного в рюкзаках нет. Мы поверили - им, наверное, виднее.

Поезд Одесса-Симферополь. Чем дольше ехали, тем сочувственнее и сентиментальнее становились лица ребят. - Первый раз, - говорили они, Оооо, первый раз... А мне было просто хорошо. Так хорошо бывает только в поезде и в своей постели. Ведь только тогда чувствуешь, что нет ничего, кроме тебя в ночи, несущейся все дальше, и тебе все равно, что впереди. Это ночь, и так хорошо, что кажется, что выйди под луну, подними голову, улыбнись небу и станут крылья вместо рук, и унесешься прочь.

Что такого удивительного в походах? - спрашиваю я сейчас. И молюсь, чтобы никогда не смогла я себе точно на это ответить. Хотя нет, может между сказками, которые я буду рассказывать своим внукам и внучкам, я и помяну об этом. Но пока еще у меня есть несколько десятков лет надежды, что никакие выдуманные слова не смогут догнать мои мчащиеся мысли. Мысли О.

А тем временем наш скромный коллектив уже побывал на Демерджи, попытался искупаться в ледяном водопаде Джур-Джур, посетовал на жизнь, плавая в несильно теплом море в Малоречке,  поупивался  обманчивой доступностью и гневной мощью Карадага, еще раз убедился в спокойной, устрашающей величественности Большого Каньона, которую можно было бы назвать королевской, потому как там четко понимаешь, насколько природа снисходительна к человеку.

Уже остался в прошлом Ай-Петри, разнузданный торговый центр, пропахший чебуреками и жиром. Горы пластмассовой посуды, копившейся годами, никак не могли увязаться с плавно парившим парапланом, неспешно, по одному ему известной траектории выплывал он из ущелья. И ни одна душа не думала об опасности, подстерегавшей его, кажется даже неукротимый ветер в упоении замер и не мешал чьему-то торжеству. Ведь в этот момент неважно было, кто был там, в воздухе. Наблюдая за ним, каждый из невольных зрителей был там, под куполом.

А дни все идут, нет, не идут, летят. И вот мы уже спускаемся с Ат-Баша по Чертовой лестнице, несмело предчувствуя отдых. Надо ли отягощать читателей воспоминаниями о том плачевном виде, в который нас привел трехчасовой спуск по девственному склону, покрытому не то лесом, не то просто растениями. Их колючесть могла соперничать разве что с их бесполезностью матушке - земле. В общем ободранные, исколотые, вспоминая время от времени все особенности русского языка и родственников в целом, но не сломленные и с какой-то обостренной отчаянностью оказались мы... У самого места отдохновения нашей э... всесоюзной крыши. В Оливе, что недалеко от Фороса.

Надо ли говорить о нашем блаженстве при виде ровной поверхности в виде дороги, правда сменившейся легкой обеспокоенностью в связи с мгновенным появлением милицейской машины, с энтузиазмом посоветовавшей нам удалиться из данной местности. Причем БЫСТРО.  Отойдя от отдыхающих, точнее от охраны отдыхающих, на почтительное расстояние за соседний поворот мы поместились в замечательную попутку с видавшим виды водителем, который и примчал нас к морю.

Море нас встретило почтительно и дружелюбно. Нежась в его водах, отдыхая под его защитой нам казалось, что оно стало соучастником всех наших дел, бед и радостей, внемлющим и прощающем. В касаниях ветра слышались ласковые слова и мягкие перешептывания нежности любимого. Мир царил в душе и загоралось с новой силой пламя жизни и любви.

Что еще существенного можно сказать про эти три недели?

Все было прекрасно, и даже ни чуточки не больно.

Искренне Ваша, Иннка Струйкова