День Восьмой

Инжир – Балаклава – Инжир

- Ну когда же будет солнце?
- После обеда.
- Тогда... давайте готовить обед!

Вышеизложенный диалог записан и подарен мне его участником - Сережкой Романюком. Последний перл - Андрея Мисюка, он у нас силен не только в "грязебордингах".

А вообще, спраздником, Господа, Паны и, конечно же, Домнулы! С нашей всеобщей от каждого индивидуально Незалежностью***! Чего ж мы тогда столь целеустремленно залЕживаемся в спальниках? - прохладно, однако. Нет, бухточка наша хорошая, уютная-такая бухточка, но почему-то категорически не солнечная. И это при всем том, что на часах уж половина девятого. Вот интересно, хочет ли это, лениво плещущееся у самых ног море, меня? Я весьма сомневаюсь. Если все-таки да, то оно могло бы предусмотрительно договориться с Айей насчет солнышка. Все равно надо идти купаться, раз уж на побережье приехали.

*** 24 августа - "День независимости Украины (в КЗоТе именно так написано) (уточнение Gene)

Ласковые поцелуи волн. Стоит окунуться с головой, как жизнь налаживается: и вода уже не такая холодная, и солнышко в наличии, правда... в 200 метрах от берега. Намахавшись руками всласть, поворачиваю к берегу. Выдающаяся у нас ночлежка получилась, энтомологическая – россыпь пестрых гусениц общим числом 16 единиц, экзотически оплетающих прибрежные каменья. Одни – дородные, откормленные, с разноцветными пучками волос на “мордах”, топорщащиеся округлостями/локтями/коленями. Другие, размерчиком помельче, – как наполовину выдавленные тюбики из-под зубной пасты, увитые сникшими лямками, ослабленными стяжками, выпотрошенными карманами. Парочка из "первых" уже шевелится – тоже, видать, жаждут сменить среду обитания.

Отсюда, с воды, в очередной раз восхищаюсь, какую волшебную бухточку нам рулевой сосватал. Её главное украшение - стенка цвета поздней осени справа, усыпанная толстым ковром хвои. На самом гребешке растут “правильные” сосны. Из тех, что соревнуясь в извращенности, выбирают для укоренения найнеудобнейшие для расслабленно-соннного бытия обрывы.

Лениво, по-собачьи поплюхивая под пузом ладошками, представляю себе, каково это - вечно жить в напряжении, по-альпинистски расклинив корни в неглубоких трещинах. Смиренно наблюдать, как камни, в незыблемость которых ты еще так недавно свято верил, один за другим валятся вниз, подмытые ли вешними водами, сдвинутые ли их скатившимися сверху собратьями, а иногда просто уставшие держать на себе массу твоего ствола и хвои. Затравленно прижавшись стволом к раскаленному камню, созерцать выбеленные ветрами и влагой “кости” твоего соседа, который еще этой весной жил рядышком, в каких-нибудь полутора метрах. Помнить нежные касания ветвей, соединенных хрупким мостиком снега, особенный запах и шероховатую мягкость глянцевитых ярко-зеленых шишек... ощущать его холодные, мертвые “ноги”, все еще переплетенные с твоими.

Понимать, что не смог помочь, удержав его в свое время на обрыве. Ждать того рокового момента, когда и твои ослабленные старостью и непогодой корни поедут по раскисшей земле, поскользнувшись на сглаженных водой камнях. Знать, что ты тоже когда-нибудь воспаришь на краткий миг над скалами, бывшими твоим домом и бесформенной массой изломанных ветвей рухнешь на морской берег, покрытый красивой округлой галькой, такой чуждой и непохожей на те острые выступы, к которым привык. Падёшь, чтобы стать источником тени, временной оттяжкой чьей-то палатки или тента, топливом в незатейливом очаге, обиталищем невиданных тобой ранее многоногих насекомых с выпуклыми бездушными глазами и длинными узкими, похожими на твои иглы рыльцами...

Поплыл-ка я к берегу. Мужественно стараясь не синеть и не дрожать, обтираюсь полотенцем. В воде, конечно, хорошо, но когда выползаешь на берег, становится хуже, чем было до того, как в нее запрыгнул. Ага, тут уже понеслось – “психоакустические модели”, “стереодихроизмы” – доктора-корифеи наук решили не выползая из спальников пообщаться на языке, который кроме них понимают еще два-три десятка таких же ненормальных на всем нашем “шарике”. В остальном лагере царит “карбофос” - сравнили меня со Слоном из “Братьев Пилотов”, вменили в обязанности Тарасу сыграть на дудочке что-нибудь разэдакое, чтобы я окончательно потерял волю и взялся стряпать завтрак. Наивные детишки. Я еще на фотосессию не сходил.

Подходила лодка. Полупроснувшийся Сережка Романюк, кидал в воду камни столь интенсивно, что лодка испугалась и уплыла, не высаживая пассажиров. Правильно сделала – нам самим места едва-едва хватает, чтобы качественно “развалиться”. А тут еще “этот недогипнотизированный слон кухню с очагом организовывает”. Медленно разгорается день. В спальниках становится жарко, “черепашки” нехотя, по одному и парами уползают в море. Количество лодок “на водах” увеличивается. Игнорируя заградительный огонь Романюка, производятся массированные забросы на пляж шумных и разношерстных десантов. Приходится с ужимками “ужиматься”. В насупленных массах бродят идеи создания “кооперативно-инжирского лесничества – вход 20 грн, выход - 20$”.

Поговорили о фототехнике:

- Какой у этого цифрового фотоаппарата носитель? (Попов)
- Вика! (Романюк)

Сами по себе сваялись какие-то нелицеприятно-склизские макароны. А что делать, коли мое плановое купание затянулось, а эти несознательно-трубчатые вредины разварились. С горя “разбавил” их 500-граммовой банкой армейской тушенки до визуально-съедобного состояния. Сам от еды отказался – зачем мне нужен этот серовато-белый, спутанный клубком кошмар с красноватыми прожилками, когда в часе-полутора езды меня ждут пиво, мороженое и все прочие блага окультуренного южнобережья.

Однако, господа, пора и честь знать, уже четверть одиннадцатого, самое время выбираться из нашего райского уголка в “садок для рыбы” или Бабу-Клаву, как ее все окрест называют - Жекин поезд уже на подъезде к Севастополю. На громкий клич “прогуляться в цивилизацию” положительно реагируют только Сережка Романюк и Вика. Остальные не смогли оторвать от пляжа “распухших хранилищ макарон с тушенкой”. Ну и ладно, нам больше "вкусняшек" достанется. Договорились идти по берегу, почему-то решив, что это положительно повлияет на скорость нашего перемещения. И не зря. Скорость, правда, не увеличилась, но зрелище, которое мы имели честь лицезреть, наводнило души трепетом и пиететом к “пацанскому” отдохновению.

Ну “чистА кАнкретные” мужики и тётки кАнкретнА заплыли, чтобы кАнкретнА отдохнуть. В уединенной бухточке, под тентом из маскировочной сетки размером ну никак не меньше 6х6 метров, разместилось: трескотливый бензиновый генератор Хонда; полномасштабный однокамерный холодильник отечественный; телевизор с диагональю 19’’ импортный; три раскладушки с ватными матрацами; початая 20-литровая бутыль для химикалий с крышкой “Реахим”, заполненная подозрительной желтовато-молочной жидкостью; живой баран, всего лишь совсем чуть-чуть уступавший размерами “среднестатистическому бритоголовому отдыхающему” массой под центнер; длинный штабель целлофановых кульков, забитых овощами, хлебом, закусками и прочая, прочая, прочая, плюс шестёрка звенящих стаканами и шумно общающихся “постояльцев”. Обойти этот чертог изысканного благоденствия по берегу возможным не представлялось, мы взобрались по сыпушке вверх.

"Типично-айинская" тропинка пролегала среди благородных сосен, на самой кайме прибрежного обрыва, изредка упираясь в небольшие палаточные городки, цветастые свалки пустых бутылок и еще более цветастые кульки с мусором. На быстрый полуперебег-полупереход до Золотого пляжа нам потребовалось полчаса. Катер ходит раз в час-полтора, поэтому всю дорогу только и прикидывали, кто первым будет у пирса – мы или катер, неожиданно выскользнувший из щели Балаклавской бухты и изо всех наличных лошадиных сил торопящийся к столбчатому причалу. Последний, огороженный голубовато-белым решетчатым забором, прямо-таки прогибался от желающих поскорее покинуть раскаленный добела пляж.

Часы показывали 11.00, когда мы вскарабкались на последний холм, и уже бегом ссыпались на каменный беспорядок пляжа. Бегать в кроссовках по качающимся глыбам блаженство то еще, но стремительность погрузки “живой массы” в катер наводила на мысль, что опоздай мы хоть на 30 секунд, нас ждать не будут. Обогнув изумрудный кубик биотуалета, я взбежал по ступенькам, шумно притормозил и, гордо утирая пот со лба, принялся нарочито медленно расхаживать по обшарпанному деревянному настилу. Теперь, вот так вот, беспардонно отдать швартовый и уплыть, пока “те двое не добегут”, удастся только через мой труп. Который, учитывая полезную массу, в состоянии надолго и категорически испортить экологическую ситуацию во всем регионе. В 11.05, к радости уже начавшей нервничать команды, соблаговолил последним взойти на борт и отчалить.

Полуденная дымка почти полностью скрыла от наших алчущих впечатлений глаз мыс Носорог. Так его в голос называли наши соседи по корме. Откуда-то из-под навеса донеслось что-то корректирующее про “какой-то-там-Бурун”, но я слишком поздно отвлекся от эротических изысканий на берегу, а именно от “установлению личности” скалы с загадочным названием “Жопа”. Её я так и не вычислил (фантазия бедностью страдает, что-ли), зато удалось составить общее впечатление о тропе, связывающей “Бабу-Клаву” с Золотым пляжем. Издали она показалась однозначно нерюкзакопригодной. Пробирающийся на пляж народ местами толпился и основательно корячился.

Рулевому катера возжелалось экзотики - на подходах к балаклавской бухте мы прошли раза в два ближе к береговым скалам, чем по дороге на Инжир. От верхней башни Чембало, одной из наших “потенциальных жертв”, была видна только самая верхушка. Берег, несмотря на абсолютную недоступность с “материка”, был забит загорающей и купающейся публикой до отказа. Извращенцы - проводя день на опаляемой солнцем наклонной полочке 2х3 метра с купанием в качестве единственной радости жизни, я бы к обеду вымер со скуки, как последний динозавр из анекдота, которому вредоносная самка отказала в коитусе.

Заложив прямо-таки водно-мотоциклетный вираж, катер залетел в бухту. Слева и справа промелькнули странные решетчатые сооружения, похожие на жалюзи-переростки – что-то навигационное или метеорологическое. Стоило завернуть за выпяченную “губу” бухты, как ощутимое волнение умерло. Слегка подернутая масляной пленкой гладь вод была похожа на случайно обнаруженное в бабушкином чулане старое зеркало, покрытое язвами отслоившегося отражающего слоя. Слева гордо проплыли развалины “London-Hotel”-а. Заранее изготовившаяся Вика успела их щелкнуть.

Ржавая корма “единственной боевой единицы украинского подводного флота” зияла огромными дырами. За плавными обводами несущей конструкции и сохранившимися обрывками клепаной обшивки был хорошо виден вал привода двигателя. Четырехлопастной винт и крайне помятое крыло руля поворота валялись тут же, на качественно окрашенном в “классически-половой” цвет поддоне плавучего дока. Его наружные стены цвета крейсера “Авроры” убегали в судоремонтно-пограничную перспективу бухты, являя собой наглядное пособие для изучающих особенности визуального схождения параллельных линий у протяженных объектов.

Презрительно взмемекнув сиреной, катер обогнул плотную мешанину утлых суденышек - извозчиков и, осторожно затормозив, ткнулся правым бортом в берег. Хе, попробовал бы он затормозить неосторожно: десятком-двумя метрами дальше стояли борт о борт белоснежные красавицы - прогулочные яхты, стоимостью ну самый минимум с десяток таких катеров каждая. Я впервые видел таких монстров близко - хромированные поручни, тонированные стекла, позолоченные рукоятки у штурвалов красного дерева, сплит-системы на каждой палубе, купола навигационных антенн, шлюпбалки с подвешенными к ним моторными резиновыми яликами. Солидно живут “братки”, “чисто по понятиям”.

Притершись к плотной и сырой от пота толпе жаждущих поскорее сойти на берег, едва не упустил кадр дня. Чуть не прослезился, обнаружив в 2 шагах от себя разморенного жарой юного туриста, тщательно протирающего слезящиеся “иллюминаторы ”, в попытках не уснуть в рукотворном парусиновом кресле, сооруженном из обыкновенного станкового рюкзака. Невысокий, крепко сбитый мужик с отмеченной благородной сединой бородой, придерживая покачивающегося на спине “захребетника”, со всех тяжелых, основательно исхоженных кроссовок, пытался нагнать попутчиц, гарцующих юными кобылками парой десятков метров впереди. Висящая под мальцом палатка - видавшее виды брезентовое чудище, выгоревшее до бледно-зеленого цвета, дополняло картину и ставило точку над "i" в облике “туристо-носителя”.

Затем на нас навалились блага цивилизации - варёная кукуруза, яблоки-груши-сливы, мороженое, газировка, краткий обзор “коробейников”, торгующих можжевелом, керамикой и средиземноморской экзотикой. Цены везде были какие-то по-ялтински неподъемные. Пара совершенно потерянных книжных ларьков также не внесли ожидаемого вклада в мои “библиофильские” фонды.

Не успев свершить и первого рейда к автобусной обстановке, углядел в поредевшей толпе знакомую бандану цвета “десерт” (нет, не в смысле “крымских вин”, а в смысле “англоязычных пустынь”) и пару еще более знакомых глаз. Мы обнялись и поцеловались. Судя по реакции, для Сережки и Вики такое явление было слегка в диковинку. А что делать? Ну не мог я отказать себе в кайфе сграбастать Жеку в объятья, потереться небритыми скулами и подбородками. Заметить у него в глазах знакомые зелёные искорки. Почувствовать себя восполненным. Как будто и не расставались. Пораженный в самое сердце донецко-юридическим красноречием, Дайв-центр “Аквамарин” соблаговолил принять на временное хранение рюкзак.

Разместившись в ближайшей кафешке заказали по пивку, догрызли “мясцо бедной лошадки” – суджук. Расправляясь с пивом, посмотрели свеженькие фотографии – Атлеш и Казантип. Здорово. Шторм красивый получился. Надо всё-таки один раз собраться с силами и съездить на развалины атомной станции, пока ее окончательно не разнесли по лабазам и металлоломам.

Быстренько отгарцевав по набережной, затопали вверх по узким ступеням, отделяющим крутое всхолмье крепости Чембало от увенчанного колючей проволокой забора, сберегающим от сглаза цитадель украинских вооруженных сил. Несколькими десятками метров выше зубастились развалины самого нижнего в цепочке чембальских бастионов. Только-только вырвавшийся из банковских застенков Жека, не сбавляя темпа, рванул вверх по стене - куда там ящерице. Взобравшись, обнажил видавший виды полевой бинокль, уподобившись адмиралу Нахимову, проводящему смотр препорученного ему флота. Я реагировал на крепость более умеренно, – не хватало еще устроить акт вандализма и обрушить “разящей массой Бобичева” (с) Попов, немного ранее) колоритные останки и без того рассыпающейся башни.

“Легко вооруженный” шортами, футболкой и фотоаппаратом, я пресмыкался по азимуту травянистого склона - разве “нормальные герои” штурмуют крепость по тропинке? Да и не расштурмуешься по ней особенно – злобные экскурсанты раньше затопчут. С завидной регулярностью припадая к пучкам травы для сохранения равновесия, радовался, что нет при мне тяжелого меча, щита, шлема и прочей средневеково-воинской атрибутики. Да, крепость на самой вершине холма – это мудро. Очень живо представлял себе, как удобно было “чикать” вострыми ятаганами запыхавшихся от ношения тяжестей “супротивников”.

Медленно и жарко разворачивается под ногами извилистая трещина балаклавской бухты. Преодолев очередное укрепление – “трезуб” остатков оконных проемов и оцарапавшись о заботливо протянувший мне ветку помощи куст шиповника, выбрался на “ровненькое”. Прикольно – “граждане штурмовики” в свое время явно получили приказ ни в коем случае не уродовать развалинами панораму города – все как одна башни (из трех сохранившихся) рассыпались с восточной, невидимой от центра Балаклавы стороны. Ой, а нет ли и тут, как на Мангупе, “руки” строителей? “Фасадики” явно прочнее “задворков” оказались. Налицо недурственная экономия, чтобы не сказать разбазаривание, высококачественных импортных стройматериалов! В любом случае скажем им спасибо - как бы там ни было, в результате священнодействий тех или других, но Балаклава получила в наследство исключительно живо-вписанные в пейзаж развалины.

Многослойная кирпичная кладка, коническое основание, переходящее в правильный полуцилиндр. Невысокая дверка первого этажа забрана кованой решеткой с ажурными завитками. Три четверти сферического купола, усиленные железными швеллерами, выглядят достаточно прочными, чтобы простоять здесь еще не одну сотню лет. Пока возился с фотоаппаратом, народ успел облазить башню вдоль и поперек. Меня задавила жаба и, презрев возможные разборки с археологами, потеряющими всякую надежду на восстановление башни в случае землетрясения, вызванного моим падением, я осторожно пополз вверх, стараясь не особенно опираться о шатающиеся каменья, имя которым было легион. И старая крепость выдержала!

Обогнув ловчее отверстие в тщательно подметенном полу 2-го этажа, приступил к обозрению окрестностей “глазами старой крепости” - в сохранившихся стенах зияли три неправильно-эллиптических окна-пробоины. Нижний ярус окон был специально распланирован зодчими для таких вот любителей фотографировать “сквозь фреймы” как я. Но пока до фотоаппарата дело не дошло. Я просто стоял, рассматривая город фрагмент за фрагментом, вспоминая те времена, когда на повороте на Балаклаву даже не было указателя. И своего одногруппника, который прошел очень длинный путь - от брачного свидетельства, через толстую пачку документов, удостоверяющих что он “не имел, не участвовал, не состоял, не сидел, не привлекался” и т.д., до разрешения посетить Балаклаву, чтобы наконец-то познакомиться с родителями своей собственной жены.

И вот хоть убей, не создавала Балаклава впечатления сурового форпоста. Севастополь - да, там каждый перекресток дышит силой и отзвуками военных действий. А тут – сугубо мирные двух- и трехэтажные пансиончики вдоль берега, приземистые развалины, никаких дотов-батарей-локаторов-огневых точек. Даже толстостенные полуцилиндры порталов “Объекта 825 ГТС”, и редкая линейка мышиного цвета кораблей береговой охраны в глубине бухты не придавали Балаклаве ожидаемой воинственности.

Тихий, патриархальный городок, дремлющий под лучами южного солнца. Мне почему-то вспомнился “Белеет парус одинокий”. Что-то от приморской Одессы в Балаклаве все-таки было: толпы гомонящих купальщиков, разноцветные ларьки вдоль набережной, хаотическая жизнь маломерных судов, шныряющих по бухте на манер килек в стае, треугольнички парусов свершающих медленное дефиле яхт. Противоположный берег пустынен, только пара светлых жигулюшек “одного призыва” жмется к стенам развалин. Небольшие группы “морских волков” в парадно-белых фуражках и рубашках, выгодно оттененных черными брюками, неторопливо патрулируют набережную. Там, за узкой полоской глубокой зеленой воды, властвуют духи войны. Колышутся на ветру российские и украинские флаги. Всё ещё запретная зона.

Узкий стан S-образной бухты просматривается на всю длину – от двух маленьких воинских частей (или все-таки кусочков одной?) у самых морских “ворот города” до плотно застроенной территории судоремонтного завода, “замыкающего” бухту с севера. Да и еще раз да – в который раз убеждаюсь, что в Крыму существуют только две созидательные силы, умеющих “правильно” строить – монахи и военные. Что уж тут поделаешь – и те и другие предпочитают лидирующие высоты. Квинтэссенция процесса – Свято-Георгиевский монастырь на Фиоленте. Это, наверное, единственное место в Крыму, где военные с монахами полюбовно не договорились. Иначе с чего бы монастырской колокольне находиться в ведении Российской воинской части?

Разглядываю вблизи местный аналог белоснежного молдавского ракушечника - шершавую ноздреватую массу цвета серы с незначительным добавлением какао. Это - самый популярный стройматериал всего севастопольского района. Поверхность, покрытая глубокими кавернами и трещинами, как нельзя более подходит к возрасту фортеции – все-таки XIII век. “Славной Генуи сыны” тяжелы для понимания – обычно крепостной стеной отгораживали чего-нибудь легкодоступное и беззащитное, в данном же случае одна из башен возведена на самой кромке обрыва, на глаз до моря метров 200-250 по вертикали, не меньше. Остальные башни, а точнее полубашни, также выглядят так, как будто призваны защищать город от нападения с юго-запада, с обрыва. Впрочем, может статься, я просто никудышний военначальник. Самая верхушка башни, в которой стою, по краю выложена характерной зубчатой кладкой, выполненной на манер стилизованной верхушки шахматной ладьи.

Все-таки зря мы решили гулять сами, надо было идти вместе с экскурсией, к которой мы прибились на набережной. Пока же развалины Чембало для нас просто еще одни красивые развалины с туманным прошлым. Однако время бежит, пора нам выдвигаться обратно, в цивилизацию. Заплывающие жирком сиесты инЖИРские лежебоки вряд ли простят нам незакупку продовольствия. Медленно спускаюсь вниз позади всех, пребывая в полнейшей уверенности, что этот краткий визит в “Садок для рыбы” далеко не последний.

Очередное искушение ждет нас прямо у выхода на набережную – отделанная полированным деревом прогулочная яхта, во всю мощь блестящего бортового мегафона, зазывает посетить 4-часовую экскурсию “с нырянием в Затерянном мире”. Просят достаточно дорого, порядка 6$ с человека. Мне ужасно хочется плюнуть на всё и вся и поехать, но одному как-то неудобно, народ не простит. У Женьки глазки тоже заблестели, но Сережа с Викой достаточно равнодушны. Конечно, когда живешь в Крыму можно позволить себе для разнообразия побыть равнодушным. Хотя... идею сплавать туда всем вместе на ялике завтра утром пока еще никто не отменял, это может оказаться интереснее “официальной” экскурсии.

В общем, ответственность перед коллективом берет верх. Освободив Жекин рюкзак из заточения в обществе штопаных-перештопанных резиновых одеяний и помятых желтых баллонов с полустертыми надписями “воздух”, двигаемся в сторону центрального рынка, отстоящего от набережной ровно в один ряд невысоких домиков. Быстренько поторговавшись ( вот никогда бы не подумал, что донецкие юристы - выдающиеся мастера пристрастно торговаться!), загрузились помидорами, огурцами, перцами, картошкой, луком и прочей растительностью.

Затем сделали подход к ягодам. Полосато-зелёные херсонские “ягодки” подобрались одна к одной. Та, что “взглянула на меня”, повергла продавщицу в некоторое замешательство – наличного запаса гирь, собранных у всех окрестных бабушек-торговок, для уравновешивания “объекта” не хватило. Пришлось взвешивать по старинке, килограммовыми пакетами с солью. Прибавив к "ягодке" 5 кг овощей и две 5л канистры воды, мы вышли на уверенный “пеше-носный” рюкзак. В качестве тюнинговых разновесов были докуплены ананасы в собственном соку, бутылка Красного портвейна и бутылка Кокура Сурож.

* * *

Занятно, я Вам скажу, носится по айинским тропинам увесистый рюкзак с водой. В нем присутствует ярко выраженный элемент внутренней жизни. Шаг влево - рюк влево. Прыжок через пересохший водосток вправо... Не угадали, рюк всё еще влево, у него по вопросам быстрой смены направления своё, сепаратное мнение. Когда спускались в бухту, я предпочел передать его вниз “ручками”. Женька со своим 50-литровиком сполз “комплектом”. Потребление грандиозного салата, щедро сдобренного парой рыбных консервов, растянулось почти до заката.

Закат. Закат на Айе... Последний закат на Айе... Казалось, что о нем всё уже давно сказано и написано, оставалось только вспоминать. С легкой ностальгией. И благодарностью. В бухте не сиделось. Женька, счастливо поблескивая глазками, возлежал на пенке, нежась в последних “загорабельных” лучах. Сагитировал Вику на “фотосессию”. Быстренько, чтобы не отстать от солнышка, выступили в сторону отвесно падающей в море стены, отделяющей “землю обетованную” от экстремально–нудистской экзотики.

Последние ялики дружно торопились в Балаклаву. Одиноким изгоем чернел в зыбком золоте моря пограничный катер. Он казался совсем игрушечным, маленькой настольной моделью. “Дорожка к светилу” огибала боевую единицу с обеих сторон и широкой дельтой изливалась к каменному хаосу у наших ног. Не успел “взять на мушку” пограничников, как заметил маленькую моторную лодочку, фотомоделисто торопящуюся влезть в кадр. Мне подождать? Я подожду! Хорошим гостям всегда рады. В ожидании нужной секунды, я еще успел услышать тихий говор где-то прямо под ногами и едва слышный стук топора слева. Спуская затвор, молился только о том, чтобы не дёрнуться от желания успеть вовремя: штатив был за спиной, времени, как обычно, не не было. Оставалось “надеяться только на крепость рук” - длиннофокусная оптика не самый помогающий в “закатном” случае фактор. Так рождались “Пахари моря”.

Соскользнув по хвое в очередной распадок (и чего было не надеть кроссовки???) и выявив очередной подъем, отмеченный придорожным камнем с надписью “Нудистка”, мы повернули вправо, начав недлинный спуск к морю. На небольшой видовой площадке, нависающей над пляжем под скалой, непонятно почему названной “Инжиром”, ужинали две пары пожилых туристов. Чуть выше по склону, в окружении сосен бледнели толстым брезентом старинные двухскатные палатки, отбрасывающие сей уголок отдохновения как минимум на полсотни лет в прошлое. Мы не стали застить горизонт и нарушать их уединение, спустившись еще немножко ниже.

Снова тихий стук топора, теперь откуда-то прямо над головой. Тягучий, как патока, шелест прибоя в камнях. Окруженные длинными бородами водорослей, они кажется, шевелятся - прибитая штормом к берегу стая медуз с бесчисленными зелеными щупальцами. С каждым вдохом волн вокруг камней разбегются красивые кольца, они интерферируют, создавая иллюзию колышимых ветром паучьих сетей, маслянисто поблескивающих каплями оранжевой росы. Просто сидим и, думая о своем, смотрим, как медленно, исподволь закатывается солнце. Редкие плюхи последних купальщиков, многократно переотраженные инжирскими скалами. Стрекот мотора лодочки, торопящейся сшить мир Затерянный и Обитаемый двумя стежками золотых нитей. Под нами – еще один уступ, на котором приютились точно такие же, как мы, любители айинских закатов. Надрывно-пластмассовый визг перематываемой на автомате пленки – отснимались, родимые.

Наливаясь оранжевым огнем, солнце медленно сваливается вправо, все дальше отдаляясь от неподвижного, как изваяние, пограничного катера. Тихнет стук ложек о тарелки. Очередной катерок разрезает ленточку солнечной дорожки. Говорим об Айе и предстоящей Черной речке, о море и почти человеческом хохоте пролетевшей над головой чайки. Море наполняется фиолетовыми чернилами. Дорожка растекается по тьме вод, как желтое масло по горячей сковородке, истончаясь до тонкой бензиновой пленки. Я не слышу, но уверен, что там, среди каменных джунглей, уже хищно щелкают клешнями вышедшие на охоту крабы. Солнце начинает “плющить не по-детски” – вспоминаю донецкого Славика. Ему, наверное, сейчас икается. И по-хорошему завидуется.

Кстати, о Женьке. Бросить его в незнакомой компании мне вдруг показалось немножко грубоватым, но медленная волна смывает из памяти эту тревожную мысль, я возвращаюсь к “просто созерцанию” и чукчевскому “что-вижу-то-чёрканью” в блокноте. Черные пятна теневых граней волн становятся дырами в никуда, они открывают путь далеко-далеко, но мне нельзя сейчас следовать этому пути, надо возвращаться из бесконечности моря, кряхтя подниматься на ноги, запихивать почти опустевший фотоаппарат в сумку.

19.27 Солнце, так и не коснувшись воды, медленно исчезает. Погранцы растворяются в дымке. Розовое небо, розовое море, между ними – материальность Фиолента. “Паучьи сети” скрылись в волнах, все залито розовым и синим. До свиданья, солнышко! До свиданья, сосны! До встречи, Айя!

Ночью купался я один - Жека с Поповым разоблачились, вразнобой почесали преполненные арбузом животики, дружно покачали головами и... оделись. Береговая линия равномерно вспыхивала: неизвестно откуда приплывшие медузы обожрались планктона и светились, как тысячи светодиодных фонариков с рефлекторами размером от напёрстка до чайного блюдца. Это были не просто отдельные искры, краткоживущими снежинками разлетающиеся из-под пальцев, когда плывешь. Непрочные трепещущие тела переливались всполохами синего огня, не несущего тепла. Света хватало даже на то, чтобы разглядеть линии судеб на ладонях, искаженные холодными, чечевицеобразными “живыми фонариками”.

Вода была черной, как тушь и теплой, как кровь. Ласковое, переливающееся звездами планктона море чуть дышало под неподвижно-звездным небом. Не хватало только шороха срывемых ветром листьев. Да, часто нам остается только память... Тихонько похрустывая галькой, подошел Женька. Сел на камень рядышком. Окунул ноги в воду. Закурил. Мы помолчали. Потом, слово за слово, разговорились. Вдох моря... Вспышка... Выдох.... Вспышка... Вдох... Вспышка... Выдох... Господи, как похож свет этих медуз на люминофор старых электронных часов у меня над кроватью...

Наш короткий совместный поход, даже не успев начаться, клонился к закату. Черноречка после двух дней Айи было злостным нарушением традиции “после моря остается только дом”, это знание вносило разлад в чувство, что “все уже закончилось”. На циферблате часов провернулся час, следом – второй: всегда не хватает одного дня “на пообщаться”. С трудом оторвавшись от воспоминаний и литературно-походных планов на будущее, Жека последний раз глубоко затянулся и не прицеливаясь выщелкнул очередной окурок в сторону Ласпи. Мгновенная розовая царапина легла на непрозрачно-фиолетовый сумрак, заливший Инжир до самых вершин иззубренных скал. Море беззвучно поглотило раскаленный огонек и отсалютовало нам очередной вспышкой холодной синевы.

В висках тяжким пульсом, криком раненой чайки билось всего одно слово - “Айя”... “Ай-я”... “Ай”... “а-а-а”... И пришла ночь.

День Девятый