| |
"Налейте мне вот досюда, но как можно больше!!!"
Визитная карточка “Дня Туриста - 2011”.
Глава восьмая, в которой отдельные несознательные индивидуумы стремятся к небу, низвергаются по сухоречьям и всячески манкируют "гарбидж коллекшеном".
 НЕБО РАЗМАЛЕВАЛО СВОЙ ЛИК В КАМУФЛЯЖ СНЕЖНОГО ЛЕОПАРДА, рассматриваемого на негативной плёнке. А может статься, и просто альбиноса, - не возьмусь стучать лбом об заклад, встречаются ли подобные инверсии в генотипе краснокнижных тибетских хищников. Лениво клубящаяся над головами тёмно-свинцовая мгла была сплошь испятнана кремово-золотистыми амёбами оттенков деревенского сливочного масла. Они непрерывно менялись и двигались, то и дело вонзая в Пятый мыс тонкие стилеты вылинявшего до благородных седин света. Окунувшись в это атмосферное шоу на длинную цепочку мгновений, показавшихся бесконечными, я протянул аналогию к полощущейся на сильном ветру жирной кухонной тряпке, за которой медленно вращается дискотечный зеркальный шар с нацеленным на него тубусом мощного галогенного прожектора. (Какие еще аналогии ты выдавишь из технаря по жизни, отягощённой неистребимым пунктиком к вдыханию паров припоя ПОС-61 и спиртового раствора канифоли?..)
 Призрачный зеркальный шар продолжал мотать витки вдоль и поперёк трёх координатных осей, а я - нежиться на голой земле, выше пояса выпроставшись из влажной духоты палатки. Спешить было особенно некуда: перефразируя божественные измышлизмы старины Данте, "оставь надежду на рассвет, сюда приходящий"... Прямо перед глазами маячила величественная слоисто-осыпная туша Сотиры. В её утренней безликости таилось что-то неуловимо притягательное, многообещающее. Неспроста, ох, неспроста там в незапамятные времена отстроили базилику Христу-Спасителю… Бинарный комплекс Чингисхана - Главная прелесть путешествия - увидеть новые места и познакомиться с новыми людьми - трещал по всем диагоналям. На одной чаше виртуальных весов - "коммунистический" субботник в Куру-Узеньской котловине (При оказии неявки на который ХАМмер однозначно пошлёт пересчитывать карстовые воронки и полости "бермудского треугольника" между Ат-Башем, Вилля-Буруном и Трапан-Баиром…) На второй - подношение тех самых “новых горизонтов” и необузданных чудес. Где же правда, брат?
 Понежившись ещё какое-то время, Бла-ародный Дон напрягся от второй день как нечесаной макушки (всё забываю выпросить у Тимофея Анатольевича нашу фамильную расчёску…) до “дренажных” ниток в мозолях на пятках и, не нарушая благословенной тишины мира сменой позы, проголосовал за "горизонты". Ещё бы - синдром злостного фотолюбительства этому самоистязанию, безусловно, потворствовал. Дело оставалось за мизером: заразить вирусом “краеведения” всё ещё безмятежно посапывающие слои населения. Призвав всё своё красноречие, я набрал полные лёгкие воздуха и... очень потихоньку выдохнул, так и не решившись что-либо возразить коллективным аргументам Алика, Саныча и Тахира, что необходимей генеральной уборки в Куру-Узени может оказаться только... радиалка на Сотиру! Вы подумайте, сколь неожиданное единодушие.
 Катализатором, я мыслю, послужило нашествие монголо-татарских орд стала волна шумных "демонстраций", маршировавших всё утро вдоль и наискось нашего лагеря. Мы здоровались, знакомились, снова здоровались и снова знакомились с паузой на "швидкорастворимый" завтрак почти до четверти одиннадцатого. В основном люд тёк слева направо: от Туар-Кобы к понижению русла Йохаган-Су, наглухо отрезавшего поросший шибляком северный край Пятого мыса от ступенчатой громады Траписа, и только Светик с плотным невысоким напарником торопились в диаметрально противоположную сторону - 1С-бухгалтерия влекла свою преданную жрицу домой, во Владимир... Мисти и ХАМмер с непрерывностью хорошо отрегулированного конвейера здоровались, пожимали руки, а иногда даже по-медвежьи обнимались, что вкупе с воспоследовавшим проникновенным шепотком форумского ника заставляло чувствовать себя случайным зевакой, невесть-какими колдобинами провидения занесённым в самую твердыню святынь масонской ложи. Други мои любезные, мабуть, всё-таки расшевелимся на предобеденную рюмку коньяка радиалку?
 Пружинящие под ногами листья похрустывали невидимыми валежинами, отталкивая маленький отряд к почти отвесному правому борту сухого ручья. С каждым десятком метров вверх я всё больше проникался уверенностью, что топонимы крымских речушек-доходяг образованы за счёт "загрязнения" тюркских корней русскими окончаниями. Возьмём, к примеру, Учан-Су. Да ведь он же больше времён года Учан-СуХ, чем мокр! Просто "Х" по причине придыхающего произношения у тюрков постепенно выродилось. То же самое имело место с Йохаганом. СуХ он был настолько катастрофически, что фору ему могли дать разве только обжигающие зноем Каракумов кинжальные взгляды Мисти и ХАМмера, по не вполне очевидным соображениям подвизавшимся сторожить рюкзаки. Что по мне, ребята лукавили: Бойкинский массив был достаточно просторен, чтобы "загеокешить" наши баулы в таких куширях, что даже самым искушённым членам клуба с сайта geocaching.su без поддержки взвода немецких овчарок их до самых морозов не разгеокешить…
 Тропинка уверенно читалась только до верхнего "каскада водопадов", где что-то жидкое по камням всё-таки сочилось. Если абстрагироваться от хронического безводья, местность вокруг очень напоминала верхнюю треть Курлюк-Баша: те же глинистые склоны, насквозь пронизанные чёрными венами сухих корней; покрытые бурым мхом слоистые плиты; изредка - занесённый невесть откуда очаг можжевельника... "Восхождением" руководил Саныч. Делал он это из второго эшелона, как и пристало подлинному главнокомандующему (хватит с нас полковой разведки - резво скачущих вверх Тахира и Тимофея Анатольевича). Я старался не терять из вида ни шаркающего "карасями" Алика, ни топочущей, как упитанный слонёнок, Ируси. - Тяжеленные треки делали её походку совсем неженственной, протягивая ниточку ассоциаций к лихо попирающему топкую подстилку джунглей “Коммандо” - Шварценеггеру. Кстати, по теме недавно пройденного “водокапающего” уступчика - если отзвониться Мисти, прибежит аль заленится у родника выше по руслу галочку SMX столбить? Понятное дело, заленится…
 Перевалив седловину, мы перебрались на левый борт Йохаган-Су и принялись чертить галсы - гуманного "в гору" склон высоты 1172.9 метров почему-то не предлагал. Широкие пальцы вековых буков указывали нам путь в самое небо. Невидимая вершина Сотиры - судя по "паровозному" пыхтению нас с Аликом и всё более уверенному отставанию Ируси - мало чем от этого “самого неба" отличалась. Буреломы налились силой, чтобы затем незаметно отступить, смениться буйством молодого подроста и, в конце концов, выплюнуть нас на наезженную дорогу к храму Христа-Спасителя. Где-то около храма тоже должен был таиться родник, но Бла-ародных Донов слишком сильно повело вправо и снова упёрло рогом в склон. Хорошо, лес достаточно быстро выродился в продолжающую наматывать высоту каменистую лысину. Здесь просто грешно было не отдохнуть: даже если бы удалось каким-то чудом абстрагироваться от островка кроваво-красных рябин, Большой каньон, гипнотизируя и нежа, распростёрся как на ладони. Склон любезно опадал под тем самым углом, чтобы позволить чувствовать себя если не порхающей бабочкой, то парящим над бездной откормленным бегемотиком белохвостым орланом. Из-за красующейся на левом борту Кизил-Каи теснина Аузун-Узени казалась ещё более бездонной. Приютившая нас полянка стала листом зелёной бумаги, палатки - россыпью цветных пуговиц, а кострища - чёрными уколами тончайших булавок…
 Не напрягаясь штурмом Сотиры в лоб, мы затяжным траверсом потянулись на север и, добрав недостающую сотку метров, вывалились на измятый колеями внедорожников травянистый луг. Метрах в двухстах справа по курсу грозил пасмурной мешковине небес ржавый перст тригопункта. Не сбрасывая темпа, чухнули наперерез радужной перспективе и... жёстко обломились. Панорама оставляла желать лучшего: лес забирался слишком высоко, равно как загородившая западный окоём вершина Бойки. Над седловиной между ней и Сотирой (если не забыть подкрутить резкость на бинокле или 5-кратный зум на “Кодаке” Тахира...) можно было рассмотреть наше недавнее прошлое: Куйбышево, Бурун-Каю, Малое Садовое, урочище Медведь, Керменчик, Научный и все прочие "пригорки" и поселения, иже были с ними. Одна беда: бинокля с собой не было. Скрипнув для порядка зубами, мы обогнули стороной тригопункт и подобрались к небольшому островку зелени, чтобы по самую макушку вляпаться в кизил: сахаристый, как финики Алжира, мягкий, как климат на Сейшелах и насыщенный цветом, как самые элитные рубины Мьянмы.
 Здесь же, (читайте, "у сладкой конфетки за отсутствие Вида"...) нарисовалась пунктирная, едва различимая в траве тропинка, вразножку виляющая меж камней и кустарников наперерез востоку. Ага-ага... Настолько подозрительные стёжки, как правило, куда-то ведут. И, что характерно, нередко именно ТУДА и приводят! Алик, будь так добр, абстрагируйся от чревоугодия, и демона Тимофея Анатольевича из него же изгони! Пушистые дубки, гребешки ноздреватого конгломерата (- Господи, я что, на Демерджи?!!), златые листья и персидски-зелёный можжевельник сливаются в странную окрошку, которую приходится раздирать руками, таранить всей грудью, не забывая при этом высоко поднимать ноги. Склон неохотно сползает вниз, острых обломков вокруг становится больше, мы пробиваем последний щит густого подлеска, бросаем где попало треккинговые палки, и на скрытой от посторонних глаз полянке-полке взрывается эмоциями огромное человеческое счастье.
 Ой, не случайно, не случайно тебя, Сотира, древние нарекли Багатыр-Каёй! За тесным пояском травы рушилась навстречу Центральной котловине внушительная скальная стена. Посечённый глубокими трещинами сброс, загибающийся вправо кочергой осыпного кулуара, был украшен отдельными всполохами скумпии и еще чем-то, растрёпанным и жёлто-зелёным. На левом краю полки покоились бесформенные валуны - голые, неровные, размытые временем и изрезанные кавернами - формируя удобные для вечерних посиделок ступени. Справа, у самого кулуара, чернело вороньим глазом махонькое кострище и не успевший окончательно раствориться в листве отпечаток одноместной палатки.
За обрывом было много, очень много горного и холмистого Крыма: Богатырь, Караул-Кая, Зелёное, Счастливое, Басман, Кемаль-Эгерек.  На самом юго-востоке нежила сердце частичка самого ближайшего будущего: двугорбый верблюд по имени Комвопло; Многоречье, словно детскими ладошками стиснутое Кучук- и Биюк-Узеньбашем; скалящий острые зубки Биюк-Таушан; увенчанный благородными сединами камня Оксек-Бурун. Совсем далеко, уже почти у самого горизонта, подпирали белые, как снег, облака Синаб-Даг и Бабуган: ударный финал прошлой, весенней "бродилки". Большая часть панорамы оставалась в густой тени, как будто низко-низко над землёй зависла тяжёлая, но почему-то невидимая туча. Когда в зобу дыханье маленько попустило, мы с Аликом самым наивнимательнейшим образом всмотрелись другу в глаза, и с наносекундным рассогласованием пловчих, достойных наивысших призовых мест мирового чемпионата, проворковали: "Ну Мисти лоша-ара!!!"
... И моментально забыли об этом, потому что высоко-высоко, над Караул-Каёй, старательно выравнивая строй, трепетал маховым оперением по азимуту Турции журавлиный клин. Один, второй, третий... В самом "флагманском" я сбился со счёта примерно на пятом десятке. А ведь и пяти минут не прошло с того мгновения, как романтичный Алик поведал нам, что всегда прощается с осенью в Крыму вот таким, "журавлиным" способом! Голенастые становились всё меньше, превращаясь в лёгкий крап на горизонте, как будто щёлкнуло перо неаккуратного писца, разметав по дымчатому велюру неба чёрные кляксы дешёвых чернил… Гортанный клик стихал, растворяясь в полукруглой чаше пространства над обращёнными в зенит лицами, но всё ещё продолжал бередить в наших душах глухую тоску об уходящем годе, неумолимом времени, а может статься, и самой жизни.
 Время привычно замедлило ход, расслоилось на отдельные невесомые мгновения, а за ним и пульсирующая в титаново-чёрных "затычках" музыка, не потеряв гармонии, рассыпалась на отдельные ноты. Высшие гармоники электронных колокольцев второй части жан-мишель-жарровского "Oxigene" заискрились на оранжево-алых ягодах рябины серебряными капельками замёрзшей росы. Одинокий фиолетово-багряный лист, быстро-быстро вращаясь вокруг своей оси, поплыл в одну сторону, остановился, поплыл в другую, перевернулся пастельным брюшком вверх и, наконец, обрёл покой на прорезиненном мыске моего ботинка. Я наклонился, поднял его за длинный черенок и деликатно, как хрупкую тропическую бабочку, приютил драгоценный семипалый дар меж складок бархотки для протирки оптики. Спасибо тебе, Гора... Почувствовав перемену настроения, атмосфера крепко-накрепко затянула горловину облачного мешка над блакитными “шароварами” Загорского водохранилища, как будто поток влажного хлора пронёсся над миром, обесцвечивая краски, разглаживая фактуры, превращая соседний кулуар в рубленую рану, до краёв заполненную запёкшейся кровью клубящейся тьмы…
 Наши сознания всё ещё находились в крещендо, имя которому блаженство, они тесно сплелись, замерли на неуловимый миг, и родили "Парадигму Весны". В ближайшем мае мы непременно соберёмся в Бахчисарае, завалимся в Соколиное, "стремительным домкратом" взовьёмся по кулуарной осыпи Тешик-Богаза и "кривой наводкой", через местный Курушлюк и Храм Х. Спасителя, озарённые загадочными улыбками потопаем ночевать на любезную сердцу Сотиру. Кстати, если уж разговор зашёл о сердцах, чует моё сердце, мы с тобой, Алик, ещё более развесистые лошары, чем Мисти. Не пожалуй мы ему рюкзаков, не поленись запереть их прямо сюда, - хренушки нашлась бы в Крыму силища, способная меня сейчас отсюда свергнуть! Но теперь уж никуда не денешься… Штатив - в походное положение, "костыли" наизготовку и, бочком-рачком в кустарник, преследовать стремительно уходящего в отрыв Саныча. - Ируся, цигель-цигель... Генеральный Сусанин сегодня "ай-лю-лю" пива не обещал, но погуляем знатно!
* * *
 Санычу невозможно было отказать в артистизме: мелко дрожащая ниточка трека потиху-помаленьку стала замыкать нечто, походящее на едва колышимое сквознячком пламя свечи. Хорошо различимая в оптику оранжевая палатка была тлеющим кончиком фитиля, а потайная полочка, где мы так скоротечно сливались с Миром - язычком качнувшегося на северо-восток пламени. Не скажу, что спуск был кроваткой из розовых лепестков: там, где закончились оплетённые травой неверные камни и в законные права вступил редкий буковый подлесок, склон прерывался чередой невысоких - до полутора метров - ступеней. Саныч теперь напоминал таксу, пытающуюся локализовать нужную из пятидесяти лисьих нор. Мы спонтанно метались влево, вправо, разок-другой даже пришлось подниматься полочкой выше, но лес, в конце концов, сделался выше и гуще, на смену полкам пришёл достаточно гуманный бурелом, а там и первая лесовозная дорога колеями забрезжила.
 Если не принимать в расчёт патологической склонности хилых троп к растворению в лиственном небытии, самым непредсказуемым и загадочным образованием в горном Крыму становятся лесовозные дороги. Их шинами не меси, только дай куда не следует свернуть. А если, не дай Перун, такая дорога затянет круто вверх, тут уж, будьте спокойны, без вышеописанного финала с хилой тропой этот подъём никак не обойдётся. Наш путь, к счастью, лежал вниз, поэтому, после первого же слияния в экстазе встречи, дороги разбежались с перекрёстка именно под тем углом, чтобы стрелочка GPS принялась посылать аккурат в буреломы между ними. Сначала мне привиделось, что слева - та самая магистраль, что ведёт от нашего лагеря на перевал между Сотирой и Караул-Каёй. Я даже, припомнив "пост-абстинентские" ламентации Светки и Настеньки, пошутил, что после бутылки Ай-Сереза "на брудершафт" не прикоснусь к ней вибрамом даже под угрозой Страшного Суда. Но пятьюдесятью шагами позже мы вляпались в достойную овражину, и всё тотчас вмазалось грязюкой на свои места.
 Полянки, изъязвленные вдоль и поперёк глубокими колеями, показались смутно знакомыми. Мы радостно приняли правее, и дорога, мстительно улыбнувшись серебристыми озерцами свежих луж, протянулась подрагивающей ложноножкой - ах, чтоб тебя! - обратно, на Сотиру! Оттолкнувшись взглядами от почерневшей до антрацита звериной кормушки, Бла-ародные Доны вломились в кустарник, скрывавший колеи очередной доходяги, закручивающей двухколейный сюжет по часовой стрелке, переступили сухое русло и через каких-то пять минут пинания листьев обнаружили себя в самом центре помноженного на тайфун грозового фронта. ХАМмер одним только начальственным взглядом метал такие громы и молнии, что даже сама "Катрина" поджала бы щупальца облачной спирали и, оставив в покое недобитый Новый Орлеан, отправилась в добровольное изгнание на породившие её Багамские острова. Мисти, напротив, был спокоен, как насосавшийся португальского портвейна Великий Каа. Может, именно из-за этой пугающей антитезы мы с этакой резвостью покидали за плечи рюкзаки и почти бегом постарались убраться у них с дороги*... Гы-гы, ну, естественно, вниз по руслу ручья Йохаган-Су!
* Вы, надеюсь, поняли, что это я алиби манкирования ”зачисткой” нашей подгруппе таким затейливым образом обстряпываю?
 Тропинка весело, как счастливый щен, виляла хвостом средь буков на левом, чуть более пологом борту безводного ручья. Здесь было значительно теплее, чем на утёсах, но, несмотря на сонную неподвижность воздуха, художница-осень с красками не мешкала. Градиент стартовал мышиной серостью камня и пыльной зеленью мха, насыщался тонами корицы и кофе с молоком - листва под ногами шебаршилась сплошняком прошлогодняя - а уж затем стремительно расцветал красками. Причём, одновременно ослепительно лимонным - так любит золото высшей пробы да некоторые виды берёз, и малиново-розовым, только нет, на этот раз это была не вездесущая скумпия, но что-то высокоствольное и очень ветвистое. Фоном сумасшествию красок служил тёмный островок сосен, притулившихся на уединённом вертикально-слоистом монолите, на объеденный эрозией купол которого мы просто не могли не вскарабкаться. Замирая на самом краю, мы какое-то время по очереди всматривались в каньон. Он дышал огромной, не поддающейся человеческим измерениям силой, и ощущение полного погружения было сродни упоительному, почти религиозному экстазу…
Левее нашего наблюдательного пункта псевдо-ручеёк Йохаган-Су сваливался в каньон песочно-рыжим языком сухого водопада. Прямо перед ним небесно-голубым глазом Полифема всматривалась в зенит почти идеально круглая эворзионная ванна. Но это не был мертвенно-безразличный взгляд - отражение плоского зеркала - озерцо кипело деятельностью блестящих чёрных насекомых, тревожащих поверхность воды скольжением широких, похожих на ласты, ножек. Настоящие вертячки - заметьте, это одновременно и название вида, и меткая, как СВД, характеристика модели поведения. Лихо скользящие по границе двух сред клопы-водомерки не более чем пафосные и медлительные лорд-канцлеры, вышагивающие променад перед торжественным ленчем в Палате Лордов, а настоящие вертячки - как безбашенная стая юных далматинцев, затеявшая чехарду в царстве насекомых. Мельтешат, суетятся, швырнёшь щепочку - рассыплются по поверхности, нырнут-вынырнут - и опять вьются живой горстью чёрного бисера, но метром в сторонке. Я догадываюсь, отчего они такие оттопыренные. - Не каждой твари на этой Планете свезёт разжиться по настоящему "бифокальными" глазами, способными одинаково хорошо (и одновременно!!!) видеть как в воде, так и на воздухе.
 Местечко, где без помощи репшнура и "такой-то матери" можно было свободным лазаньем сползти ярусом ниже водопада, мы из чистого интереса нашли. Но подписываться на прохождение каньона по руслу, ни времени, ни предварительной договорённости не было. Чёткой тропинки на Трапис тоже не было. Но сводчатый лаз средь стоящих стеной ветвей, помеченный узкой строчкой полусонной осыпи, мышонком ускользал вверх и назад, вдоль нижнего скального пояска левого борта Йохаган-Су. Остальным как остальным, а нам с Аликом и Санычем в этом живом туннеле было и низко, и узко в плечах (молчу уж о талиях). Очень быстро упарившись с ходу таранить клапанами рюкзаков упругое, как рыбацкий невод, переплетение ветвей, мы нарисовали на треке короткий ятаган в сторону Бойки, цепляясь за стволы и корневища, штурмовали стену и, обнаружив продолжение тропы, свернули назад к Большому Каньону. Татарин и Мастер с Ксюшей в три голоса убеждали, что с рюкзаками на Трапис подписываться себе дороже. Но чем дальше, тем сильнее нам это всё нравилось именно с рюкзаками. Радиалка - не более чем хлопок, дымок и пена, сквозной же проход - наполненный до краёв хрустальный бокал "Dom Perignon" урожая, ну, скажем, 1990 года…
 Если верхушку сухого водопада посчитать первым рядом партера, то смотровая площадка, куда мы поднялись вдогонку за Тимофеем Анатольевичем, без вариантов претендовала на бельэтаж. В верной традициям жизни каньон приходится рассматривать крепко запрокидывая голову вверх, или наоборот, опасно балансируя на нависающем по-нигерийски толстой губой уступе, вытягивая шею до щелчков межпозвоночных дисков. Сейчас мы находились ровно посередине этих двух экстремумов. Ещё на одну секундочку возвращаясь к вертячкам - вы наверняка встречали неотвязно цепляющие взгляд фотографии, снятые на границе море-небо. Ну, когда ниже формирующей горизонт линии в аметистовых водах кораллового рифа снуют яркие тропические рыбёшки, а прямо над ними, под белоснежными барашками облаков, громоздятся покрытые нереальной зеленью острова в перемежку с бурунами явно вулканической природы. Что, вы ни разу в жизни не бывали на Санта-Люсии или Доминике? Я, в общем-то, тоже, но точка зрения, что пытаюсь донести, становится несколько более понятной.
Волею средней ступеньки Траписа, расщепляющий надвое реальность каньон вознёсся лепестками распускающегося каменного цветка в самое небо, одновременно глубоко вонзаясь в многострадальное лоно Земли. Так самшитовый стек, оказавшийся в руках неумелого гончара, терзает мягкую и податливую стенку будущей панафинейской амфоры. Но даже не это виделось самым главным. Выше я неспроста упомянул о цветке - ведь ещё был цвет! Уже начавшие погружение в вечернюю синеву обрывы Пятого утёса горели кораллом, гранатом, янтарём, кармином, апельсиновой цедрой, шафраном и киноварью, - таких красок не смешать на деревянной палитре из дерева или пластика, с таким и 30-битовой глубине цвета P-IPS панели последнего поколения не справиться. Левый, более пологий борт каньона, был всё ещё больше зелен, чем жёлт, что только усиливало эффект. Да что там рассказывать - это была первая и единственная за всю неделю похода полноценная осень.
Мы находились в том самом месте, где профиль каньона начала углублять река: шероховатые, как железобетон старой плотины, стены стремительно рушились вниз, и только самые отчаянные зеленя позволяли себе обживать этот недружелюбный "вертикальный мир". Полочка сужалась клином. Свободный полёт, если вдруг под тяжёлым рюкзаком сильно качнёт вправо, обещал быть не слишком долгим, но приз - без вариантов медным. Фрагментарная тропа опасливо забирала левее, волей-неволей подстраиваясь под "карьерный" профиль Траписа. После второго подхода к скалам мы вычислили относительно гуманную лазейку наверх: уж очень не хотелось пускать незаметно выходящее из повиновения время на самотёк обещанного Вячеславом затяжного обхода. Хрусткие протесты кустарника вывернули трек к очередной смотровой. Если и дальше пользоваться театральными категориями, это уже была "Царская ложа" под атласным балдахином, мягкими волнами ниспадающим вниз по позолоченному резному каркасу".
 Прильнув седалищем к пластам осадочной породы, кавалькадой грубых плит забирающимся под самую вершину Траписа я, наконец, сообразил, куда и почему мы так спешили. Не каждый сезон повезёт пригубить массандровский нектар в месте, откуда можно одновременно видеть и Сары-Каю, и Сосновый утёс. Месте, позволяющем познать краткий миг слияния Куру-Узени с Йохаган-Су, приметить серебристый проблеск стиснутой шершавыми стенами Аузун-Узени, оценить, наконец, неожиданно сложный, выписывающий полу-восьмёрки профиль истоков "главного" ущелья Украины... Испятнанный зеленовато-синим лишайником камень. Бледно-соломенные венчики утерявших последние лепестки цветов. Асфальтово-серые языки пересохших вешних потоков. Пушистые иголки сосен. Вносящие лёгкий диссонанс ярко-оранжевые шнурки притулившейся рядом с Тимофеем Анатольевичем Ируси. Бульканье полушки портвейна в крепких руках Алика. Лёгкий нюанс сигареты отодвинувшегося от греха подальше Саныча. Птичье чириканье обратной связи в "Кодаке" Тахира, погружённого в мистический обряд горизонтального панорамирования Мира. Я вдруг почувствовал, что снова готов к укоренению. В таком месте можно смело простоять век. Или все пять...
 Отдавать Тахиру очки решительно не хотелось: не потому, что у меня настолько плохое зрение, просто в его очках получалось рассмотреть отдельные зубчики и тонкую сеть жилок у листиков на противостоящем борту каньона. Интересно, можно ли выпросить у окулиста очки не для ношения, а для эстетического рассматривания реальности? Приеду домой - обязательно попробую. Жаль только, с ними неуловимо меняется восприятие расстояния и перспективы: так и мимо тропы с обрыва шагнуть не затруднит. Зато когда снимаешь - ощущение, что какой-то паразит весь мир пергаментом обернул: всё замыленное, двоящееся, нечёткое… Иду, иду уже… Теперь очередь Тахира старательно не обгонять Ирусю. Даже не тропинка, а жменьки желтоватого гравия уводят нас в заросли, заставляя всё сильнее пригибаться, чтобы из положения сборщика грибов исследовать, которая из кабаньих троп удобнее. Вспоминаю наши терзания на Ирите: направление движения меняется каждые десять шагов. Мне всю дорогу, что ли, в полуприсяде, с руками до земли, как руандийской горной горилле, ковылять?!!
 За отсутствием возможности свериться с GPS, чувствую полную дезориентацию. Ломимся то мы, конечно, ломимся, а вот в сторону Баш-Дере или подножья Комвопло, - предстоит разведать боем. Чу, победные нотки из-за кустов выплеснулись? Воистину Акбар! Покрытая бурым щебнем пополам с волнистыми серыми плитами поляна выглядела ностальгически знакомой. Сосенки конечно, сильно вытянулись, а кляксы старинной маркировки выцвели до гармонии с похожим на ягель бледно-голубым лишайником, но именно здесь мы в покрытом порохом седин прошлом отменили разведочную радиалку на Трапис. Тогда мы, конечно, ещё не ведали, что "это" называется Трапис, ибо из прецизионных навигационных приборов на руках был только "Крым, Атлас Туриста, 1:250000, Главное Управление Геодезии и Картографии при Совете Министров СССР, Москва, 1987". Просто до комариного писка хотелось увидеть только что "осиленный" по руслу Каньон насквозь, но силёнок на сражение с чигирями (то, что ХАМмер называет "это" чигирями, мы в ту пору тоже не ведали…) не хватило. Идти до сенокосных полян у русла оставалось только вниз. Ноги сами несли вперёд, и душа, как и тогда, через край переливалась радостью.
- ДТ - это где толпа братающихся малознакомых людей?
- Нет, это где толпа БУХАЮЩИХСЯ малознакомых людей!
ICQ-диалог Тахира и Бобуса (17:43:39 22/08/2010)
 На Куру-Узеньской котловине, сколько её помню, лежал лёгкий флёр запущенности: так мечтает о влажной тряпке фамильный гарнитур пожилой еврейской семьи. Это впечатление усиливали тёмные и влажные полосы вывернутого наизнанку ковра из листьев: "генеральная уборка" велась не на жизнь, но на совесть. Перешагнув через русло на левый орографический берег Куру-Узени, мы обнаружили первую шеренгу пластиковых мешков. Немногим дальше, у огромного, как жерло вулкана, кострища, размахивая руками и пологами готовых к установке палаток, пульсировала лагерной суетой не поддающаяся пересчёту биомасса туриков. Приветствия сыпались со всех галсов. Я тщетно пыжился хоть кого-нибудь "девиртуализовать", но результат получался из рук вон никакущим. Буду изо всех сил улыбаться и делать вид, что давным-давно знаю всех… Там, где ручей пластался надвое, мы повернули направо. Гадко хрипящий помехами в "Мотороле" глас Мисти к тому нас обязывал.
 Оно и правильно. Негоже Бла-ародным Донам делить кров с пусть короткой, но вереницей разношёрстных внедорожников. Так и к “хорошему” вся недолга привыкнуть, сменив позорную двуногость на не щадящую дифференциалов своих элиту 4х4. Забегая вперёд, отмечу, что всего четвертью часа позже я пожалел, что мы не отправились с поляны Гугенеиз на восток, оставаясь верноподданными обмелевшей до полного неприличия Куру-Узени. Мероприятие в Баш-Дере оказалось строго иерархическим. Про "джипы всех времён и народов" я уже изложил. На поляне Гугенеиз весело столовались просто вменяемые нормальные туристы. А вот в тенистой балке Баш-Дере, совсем немногим не доходя до "хрестоматийной" тропы на Ай-Петринскую яйлу и кластера круглогодичных безымянных родников ныкались по щелям, уклонам да неразличимым невооружённым глазом полочкам Подлинные Краеведы. Ночевать без вида, в глухом лесу, максимально близко от воды - это ведь краеугольный камень крымского Краеведения*, нет?
 * Да, это сарказм. Когда придётся городить палатку под углом 15-20 градусов, потому, что отсюда ближе топать до костра Корифеев, зная, что ни заката, ни рассвета, как ни оттопыривайся, в Куру-Узеньской котловине “не светит”, фотограф-любитель не то, что до рядового сарказма, до распада личности с тенденцией к агрессии докатится!
Ладно, и это проехали. Раскатали мы кое-как лагерь. Указали Тимофею Анатольевичу азимут/дальность на родник (Прямо в реке воды набрать? Не смешите мои тапочки!) Уютно подсели на бревенчатое каре так заботливо оказавшегося рядышком большого кострища. Подвигли Саныча на "жиденький, но питательный". Тут откуда ни возьмись, маленький комарик, а в руке его горит маленький фонарик очень сверху притопотал сапожищами внушительный-такой гражданин Бисмарк, и давай железный бочонок с застывшим бетоном катить. Мол, эти дрова не вы обирали, а кто собирал, теми я лично руководил, в общем, "кто виноват", "что делать", бла-бла-бла... Мне до боли в подмышке зачесалось перетечь в стойку смирно, выпучить бессовестные глазищи и самым оправдательным тоном проорать на весь лес: "Не могли знать, Вашевысокобродь!", "Виновных расстрелять, Вашевысокобродь!" Но удовлетворённый собой и распеканцией Бисмарк уже топотал своими сапожищами искать виновных в направлении нижней поляны. Затем незаметно и невесомо, как застенчивая ночная бабочка, явил себя Юрий Езерский, установил одноместный брезентовый домик, и мы, наконец, познакомились в реале. В Юре было столько скромности, чтобы не сказать робости, что "сотрясание воздусех" гражданином Бисмарком показалось фантазиями курильщика опиума.
Надо отдать должное Мисти, со стратегической точки зрения наша "локация" была исключительной. Все, кто грезил прикоснуться челом к святыням в обстановке дружбы и взаимопонимания изжевать кусок поджаренной на костре охотничьей колбасы, плюс булькнуть рюмашку Немировской перцовки с форменными форумными корифеями - Вячеславом, Юрой Езерским, Валентином Нужденко, Сергеем Дюковым, ХАМмером, РустемАрком и многими другими, волей-неволей слонялись через наш лагерь.
Мне даже удалось пообниматься с не ведающей слов "страх " и "опасность" Дашей, но этот факт почему-то остался “за кадром”. Я также надеялся, что удастся запечатлеть громогласно обещанное ХАМмером "отеческое отшлёпывание" оной Дарьи, но Серёга почему-то застеснялся. Из тьмы, с фирменным "Что, бл@ть, не ждали?" ссыпался бесшабашно весёлый Кот-18. Мы радостно отметили его прибытие, уж не ведаю, каким из портвейнов, а потом я вспомнил о втором нашем "Коте" - Костике Чвилёве - который тоже обещал быть, но волею жены и малОй детишки был вынужден заночевать где-то на подступах к Баш-Дере. Это было очень грустно и в корне неверно. Раздвигая фонариками велюровые ресницы ночи, ХАМмер с Мисти и Аликом отправляются вниз по течению бормочущей перекатами Куру-Узени.
"Купаться в лучах славы", говоришь, Саныч?
 Держи пять! В самое яблочко! Остальные наши соплеменники копошились во чревах палаток - Нет, ну это форменное безобразие, Тахир, прямо как Тимур-Тамерлан, "сам на сам" в четырёхместке обосновался! - как выявившие незаконный ввоз конопли таможенники в "мечте оккупанта" незадачливого челнока. Мы на какое-то время остались у огня втроём: я, Саныч и заветная бутылочка бальзама "Девять Сил". Саныч "начислял" по чуть-чуть, - едва прикрыть самое донышко кружек. Напоённая августовским ароматом целебных трав настойка на меду и коньяке огненной лавой устремлялась по сосудам в голову, желудок, одновременно стекая к ногам, успокаивая, умиротворяя, нежа. Мы почти не разговаривали. Просто медитировали на догорающий огонь, скользя по дальним закоулкам памяти, словно выполняющие затяжные прыжки парашютисты. Снова переводили взгляд друг на друга, улыбались, подливали, сдвигали чарки. Мельтешащие меж дерев светляки "Петцлей" полностью заменяли нам звёзды, белый шум невидимой речки - томное дыхание полуночного прибоя, а янтарные всполохи пламени - все остальные слова.
- Отошёл на 100 метров вверх по течению. Поднялся на 30 метров по склону. Перелез через овражек. Взобрался на водораздел. Спустился в следующий овражек. Расстегнулся. Присел в "боевое положение". - Приятно видеть, как одинаково мы с тобой иногда смотрим на понятие "укромное место" - раздался из-за спины голос ХАМмера...
Из воспоминаний Бобуса о ночёвке в Баш-Дере.
 Вслед за снаряжённым в толстые “деревенские” носки Тахиром (что за мерзопакостное местечко это Баш-Дере, холодно, сыро...) к нашему огоньку приваливается некто Командор. Благосклонно принимает дымящуюся кружку чая, громко благодарит, и тут же начинает терзать подробностями крымских баталий за последние 250 лет. Внимательно слушаем. Саныч даже позволяет себе возражать и корректировать. Прикусив буйный язык с вертящимся на нём провокационным вопросом "а теперь поимённо, пожалуйста", встаю и отправляюсь вверх по руслу. Тропинка почему-то вырождается в точку. Цепляясь за корни, сползаю к реке по липкой и влажной земле. Наполнив двухлитровки прямо из Куру-Узени - ну его к Магомету, этот родник - возвращаюсь по перекатам к пульсирующему кокону тепла, заблудившемуся в беспределье нависающего отовсюду леса.
 Полночь вымазала жирной сажей высокий потолок неба. Где-то там, очень высоко над деревьями, наверняка высыпали крупные, пульсирующие лазурью посланий иных миров звёзды, но волею краеведов они были категорически недоступны.Напоённый ароматами пищи воздух благоухал жгучей корицей, высохшими листьями и - из-за близости реки - сырой глиной. Русло уползало вдаль штреком угольной шахты, там и сям размеченной крохотными глазками оранжево-жёлтых керосинок - костров и холодными искрами хаотично пляшущих светляков - фонариков. Перед глазами цветным калейдоскопом мельтешили события бесконечно длинного дня. Саныч без слов начислил ещё по одной: всё равно нормально выспаться сегодня накрылось. "ПерформАнс" Валентина Нужденко длился, длился и длился. Всё-таки, превосходно развивают лёгкие бездорожья и экзотические перевалы горного Крыма... Каков резонанс! Не просто оперный вокал, а, не побоюсь этого слова, эруптивный протуберанец децибел. Даже многоголосое эхо, казалось, стеснялось своей бледной немочи в сравнении с могуществом октавных басов и обертонов неутомимого солиста.
- И тут слышу: "Аааауууыыыыырррррррыыыы-ы-ы"!!! Ясно, Валик начал петь.
Из воспоминаний Кота-18.
День
девятый
|
