| |
- Нет, это - не deja-vu.
ЭТО - сплошное когнитивное расстройство!!!
Из ламентаций Бобуса на липком Джунын-Коше.
Глава десятая, в которой к спине липнет полиэтилен, незалежно ругается телевизор
и источаются мега-родники.
 " - RE-LAX, TAKE IT E-A-SY..." ЕТИТЬ-КОЛОТИТЬ! Обучить будильник настолько выраженно нейро-лингвистически-программирующим "бодрячком" может только Тимофей Анатольевич. Какой уж, нахрен, тут “релакс”, коль на улице без четверти шесть и потенциальный рассвет? Глаза, кажется, крест-накрест заклеены популярным на "диком" Западе серебристым скотчем от 3M - что только им не творят, и рты заклеивают, и водопроводные трубы сращивают - в жизни без пристрастия (и такой-то матери...) не отдерёшь. Надувастик, похоже, тем же, но двухсторонним покрыт: не отрывается спина, хоть ты плачь. Руку чудом чудесным из спальника выпростал, рюкзак кое-как к ногам сшевелил, камеру на его место швырнул. Ну вот, теперь ценная вещь снаружи - задумался на секунду - ну и Аллах с ней, с вещью. Но вставать всё-таки придётся, - негоже прицел сбивать. Пока пытался взять бастующий организм в руки, будильник снова “релаксать” и ”тейк-ит-изять” затеял. Да не сплю я, не сплю. Прирежьте мне вы этого гада ножичком ради Христа! Тем не менее, трудно не признать, что в пропагандируемом императиве прижмуриться "минут на часок" есть какая-то внутренняя энигматическая привлекательность, даже, не побоюсь этого слова, харизма.
 Распахиваю палатку - и - ОПАНЬКИ! Где я вообще сейчас, на Биюк-Таушане или всё ещё на прошлогоднем Яман-Таше? Не высунется ли сейчас до пояса из соседней палатки Алик? Не громыхнёт ли смехом бессмертная сентенция Светки-Непоседы "Мне нравится эта жопа!" А там и Йожик с криво вспоротой банкой "тушкованной" свинины из пульсирующего клубка неистово совокупляющихся змиев пепельных облаков подтянется. Вот мы сейчас ещё "Momеntary Lapse of Reason" серебристым джойстиком MP3-шки для полноты картины ураганного сумасшествия нащупаем. Всю ночь предоставленная самой себе погода разворачивалась от плохого к худшему. Вечером было пасмурно, но комфортно. Сейчас - откровенно липко и зябко. Романтичная песенка про Снежинку, косящую под "огромный седой вертолёт", больше не выглядела чем-то абстрактным и смещённым за размашистый штрих-пунктир Северного полярного круга.
Помнится, один из "авиационных" героев киноповестей Акунина сравнивал небо, которое рассматриваешь с неба, со щекой Планеты, покрытой толстым слоем пены для бритья. Скажу вам как специалист, только в одну Африку налетавший полную кругосветку: для такого экспириенса никакого самолёта не требуется. Достаточно взобраться пасмурным утром ну, хотя бы, на тот же Биюк-Таушан. Окружающая "пена" была рыхлой, зябкой, изредка плевалась невидимыми водяными каплями. Не было в ней ничего похожего на мягкие и расслабляющие ласки старого доброго "Жиллетта", да что там, даже маслянисто-мыльные отправления болгарской техногенной катастрофы под бубновым тузом "Каро" и те сейчас показались бы милее страстных лобзаний Джоконды.
 Просвещенные мужи в Википедии бают, что причина затяжных адвективных туманов - охлаждение тёплого и влажного воздуха над остывшей землёй. Каким доверчивым и наивным я был до этого утра... Треки пришлось натягивать прямо на шерстяные носки, а штормовку - на толстый поларовый костюм, думая при этом о том, не следует ли закуклиться поверх всего прочего трёхсезонным спальником. На пупыре, обещавшем подарить "цвет", уже крутился, примеривая композицию, деятельный Виктор (Уважаю - чужих будильников я не слышал). Ну и ладно. Композиций на Биюк-Таушане хватит на всех. Для этого совсем необязательно вскарабкиваться на лидирующую высоту. Вот мы сейчас тут, средь сосновых лап, со штативчиком преуютное хвойное гнёздышко изовьём, мяконькую лежаночку фальш-попой выстелем...
 Целомудренный поцелуй первого, последнего и единственного луча Солнца, дарующий надежду. Ту самую, которой по неписаному канону жанра, предстоит умереть последней. Эта, конкретная, уж точно умерла: безразличные тучи стягивают нерождённый рассвет толстыми мускулистыми путами оттенка пыльного асфальта. Так анаконда-переросток расправляется с детёнышем пекари, зазевавшимся на берегу заиленной амазонской протоки. Вывороченная с корнем сосна кажется безмерно усталым странником, наконец-то нашедшим последний приют на этой Земле: глубокие морщины коры бесстыдно выдают её горести и недуги, раны и разочарования... Увлечённый романтикой образа, я меняю дорожку на "Enchantments" Криса Шпеериса, и медленно поворачивая голову, влачусь навстречу вершине. Чем-то она похожа на тайские (а ещё отчасти - "аватарские"...) мотивы острова Phi-Phi. Только вместо сказочного изумруда вод скалы опадают в волнистый мир просвечивающей сквозь туман поверженной листвы.
 Просочившись через жёсткий турникет скумпии и чего-то золотистого, слышу негромкий оклик Тахира, оборачиваюсь. Так надо: для истории. Крепко-накрепко зажав штатив подмышкой - уроню, бегать за ним минут тридцать верных - карябаюсь по диагонали вправо, на гребешок-отторженец. Не то, чтобы там какой-то особенный Вид. Скорее, одиночество и чувство невосполнимой утраты: тушка всё ещё помнит, какая оттуда, с неудобного пятачка, раворачивается панорама. Как ни пыжься, второй "галочки" Заячьим Ушкам огрести в этом сезоне не светит. Что ж, стану просто стоять и всматриваться в туман: его джины, возводящие и рушащие воздушные замки, знают своё дело не хуже, чем вакуум - свои пределы. Будто сливки, слизанные кошачьим язычком, облака медленно отступают на юг, творя подношение сосен. Живых и зелёных, как плюшевая поросль на подоконниках немецких домиков-конструкторов, мёртвых и белых, как выброшенный из моря хребет не чучелком, так тушкой достигшего дальней гавани дельфина. Мысли тянутся в никуда щупальцами Ктулху, вытягивая из зыби нереальности всё новые и новые образы. Ещё чуть-чуть, и захочется потерять шаткое равновесие, и пусть ненадолго, но всё-таки воспарить навстречу невидимому солнцу, хмурому небу, жёсткой земле, наконец... Лучше присяду: так безопаснее.
 Рискуя протереть брюки об острые выступы скал, вращаюсь по часовой стрелке. Похоже, белок тут нет совсем: чёрные верхушки сосен сгибаются под гроздьями длинных, странно узких шишек. Грибочков галлюциногенных что-ли, мелким грызунам хватает? Но это значит, что Тимофей Анатольевич с самого Мангупа манкирует своими священными обязанностями, лишая нас изысканного лакомства?!! Тут ход мыслей прерывает контраст живого и мёртвого дерева. Я вскидываюсь, пытаюсь притулить штатив там, где только что сидел, нависая задницей над Ничем и дёргая тонкую ниточку ассоциаций от устойчивой треноги к Кукольнику Пирсона и - вызываю тебя, клыки против зубов две ноги против трёх, когти против ногтей голова из флегмы и кости против толстой дюрали, ибо нам двоим нет места в этой Вселенной - формулировке вызова на поединок, которой Луис Ву развлекал разумного тигра с планеты Кзин в своём стремлении не дожить до прилёта звездолёта на Мир-Кольцо. Вообще, хорошо бы завязывать с эквилибристикой и вольнодумным - во всех смыслах - одиночеством. В "Евангелии от Саныча" сказано, что у каждого приличного примуса, пусть даже он просто "Ковея" повинен быть уникальный в пределах группы хозяин...
* * *
 ХАМмер вкушал, элегантно оттопырив мизинец с только что не наманикюренным удлиненным ноготком. Так и подмывало записать в блокнот: "Его Пресветлое Высокостепенство кушали под мелодичный звон фамильного серебра". Я не устоял, черкнув, куда следует, отставил в сторонку дымящую "Мивиной" тарелку и, подхватив штатив, метнулся кабанчиком на юго-запад. Там громоздилась путаница поверженных стволов, рождая лёгкие штрихи воспоминаний о киноверсии сказки "Морозко". Где, как не у великого Александра Роу, неоправданно-стройный и хрупкий главный герой сумел на зависть Королёву и Гагарину зашвырнуть на орбиту целую охапку бандитских булав (с чего им иначе только через пару витков суток на ту же полянку приземляться?) Вырванные с корнем гиганты грудились внавал. Немые, чёрные, отверженные. Большей частью отвалившаяся, гнилая кора жаловала им личину ссохшихся, растрёпанных мумий: это уже была находка куда более современной кинематографии.
 Поскользнувшись на коварной шишке, я обеими руками вцепился в ближайший ствол. Он был рыхлый, податливый, мялся под пальцами, раскорячивая красно-коричневое нутро, вымазывая ладони и запястья похожей на сырую нефть сукровицей. Б-р-р-р... Стремление фотографировать трансформировалось в гадливость и желание поскорее вернуться на круги своя. Нет, то, что вокруг, - определённо не Матрица. В настоящей "Матрице" на тарелке Мисти фигурировали бы не овсяные хлопья, а охрени-и-ительный стейк с кровью. Ну, или "печено вепрево колено". Никак не меньше суток выдержанное в тёмном чешском (Sic!) пиве, семенах горчицы, гвоздике, миндальном орехе, имбире, луке, смеси чёрных, белых и душистых перцев. Проваренное до нужной нотки, вовремя поставленное в духовку и неоднократно политое маринадом. Чтобы, не дай Прага, не подсохло при финальной прожарке, или, упаси Мюнхен, при карамелизации результата майским мёдом, мелко нарубленным чесноком и пряным тмином...
 М-да. О чём только не подумаешь, наблюдая ХАМмера, насупивши брови взгромождающего третью по счёту столовую ложку майонеза на липкий ком полуразмешанного пюре "Мивина"… Высушенного до плотности "Vibram Classic" суджука меж моих ноющих от напряжения челюстей в настоящей “Матрице” тоже, кстати, бы не ворочалось... Выдыхай, Бла-ародный Дон, выдыхай. Как только спустимся в цивилизацию, сразу шасть в мясные ряды, шашлычок, коньячок, пироженка с крЭмом, прочие "излишества нехорошие"... Держите меня семеро. Не то я щас ХАМмеру с майонезом помогу расквитаться!!! Шагнув через поляну-седловину, вдыхающую жизнь в уже однажды упоминавшийся "кабаний проспектик" к верховьям Стили и роднику Эпсари, прекрасный наверх устремился прямиком на Оксек.
 Прямиком этот оказался странным парнем: трек колбасило вдоль и поперёк азимута, как иглу при шитье зигзагом с отдельными "закидонами" в оверлок, когда лидирующий колонну ХАМмер благоволил обойти препятствия стороной. Что характерно, ЭТО тоже когда-то было торной дорогой. Мы даже ткнулись носами в развалины старого коша, дремлющего под сенью вековых буков на закраине луговины, заросшей буйным бурьяном. Сегодня вверх шагалось как-то слишком легко и бодро. Верный признак, что матушка-природа отвлеклась, чтобы удумать какую-то новую, персонифицированную и глубоко интимную пакость. Какая всё-таки замечательная полянка. И до родника не так, чтобы запредельно далеко. Архаичные пастухи понимали толк в выборе условий для летних пастбищ.
Десять широких шагов на восток. Пауза. Переступ. Десять не менее широких шагов на юг. Земной поклон, подныр под преграждающее путь дерево. Нет, не просто дерево, а замшелый холм с тёмной пещерой, в которой наверняка обитает какой-нибудь растрёпанный леший. Мягкое, но непреклонное сопротивление клапана никак не вписывающегося в массогабариты щели рюкзака. Ветхим поролоном прогибающаяся под ногами листва. Влажные кляксы Роршаха на отвислых коленях доживающих свой третий цикл камуфляжных штанов. Ниже. Ещё ниже… Оправдано ли оно - ползти собственной дорожкой, убоявшись метрового каменного сброса, маячившего в полусотне метров прямо по курсу? Буратино, ты сам себе враг, - говаривал по дороге на Поле Чудес мудрый Кот Базилио - ведь гадская стеночка опоясывает склон что слева, что справа. И никуда ты от ее навязчивых услуг не денешься. До того, как продолжить догонялки, следует почесаться о древо треккинговыми палками - они опять выглядят как ёршики для чистки ствола 45-и миллиметровой противотанковой пушки: мяконькие, пушистенькие такие...
Одесситы не то, чтобы держатся особняком, просто подчёркивают себя отдельной боевой единицей, что с точки зрения классической гравитационной динамики - читайте, в сравнении с суммарной массой Алика, Саныча, ХАМмера и меня любимого - максимум тянет на одну из безымянных лун Юпитера. Меня опять поперёд батьки в голову колонны несёт. Это всё из-за пятиминутной релаксации, приуроченной к явлению спелой рябины, фейерверком воспылавшей на фоне приглушённо-рыже-зелёного камуфляжа леса. Без камер в руках остаются только наши прекрасные леди и Тимофей Анатольевич, которому тупо лень извлекать из-под клапана рюкзака свой "Кэнон": пусть, значит, родитель с килограммовой железякой, ухая, как сексуально озабоченный орангутанг, вокруг "очага плодоношения" корячится. Взяв себя под уздцы, "орангутанг" чинно бла-ародно взобрался на слоистый камушек и затеял карябать буковки в блокноте. Какой лох выдумал эти мнущиеся, подмокающие от всего и вся листки в мелкую тюремную клеточку? Вот сто пять белых кнопочек и 24" экран – была бы тема! Да кто ж ее унесёт, эту тему…
 На Оксек мы взбирались по слежавшейся хвойной подстилке, разлёгшейся по границе леса и каменистого косогора у самого подножья скал. ХАМмер наверняка выцеливал одну из расщелин, но какую именно - я навскидку определить затруднялся. В монотонно-грустном наборе высоты присутствовала какая-то чучельская нотка: ещё бы без неё обошёлся заключительный в этом сезоне "настоящий" подъём. Волнистый отрог щерился известняковыми столбами и неровными плюшками. Наверное, именно так выглядели молочные зубы Великолепного Халка. Мы траверсили склон, если можно так выразиться, наискось десны зелёного супер-героя, а между дальними "коренными" зубами пучком недожёванной петрушки торчал архипелаг встрёпанных сосен. Это всё замечательно, но дальше-то что? Прикажете по-архарьи со скал кувыркаться? Ах, там даже "щёлочка меж камушков"... Вы, простите, мой... тухес вблизи видели?
 Пока Бла-ародный Дон рядил-прикидывал, сразу ему в поклоне на колени бухаться, или достаточно будет просто присесть и изо всех лёгких выдохнуть - "портал" был в форме капли - из невидимого кувшина в небо лилось пенящееся белое молоко. Брызнув через низкий горизонт, оно плеснуло оземь, растеклось по долинам и хребтам, ущельям и сосновым рощам, продолжая прибывать до тех пор, пока в мире не осталось ничего, кроме этого молока. И нас, судорожно барахтающихся в его тенетах на самом срезе высокого скальника, из-за раздвоенной вздёрнутой губы которого едва топорщились лысоватые верхушки горящего осенью леса.
ЕКЛМН! Ну не издевательство ли - только-только покорили яйлу, вплотную подобрались к самому восточному пределу Таз-Баш-Каи, где в одноимённый "Злому Камешку" овраг Яман-Таш-Дере опрокидываются рассечённые узкими кулуарами слоистые стены, так похожие на нависающие над Демерджийским Хаосом - и тут... Нет, я не скажу, что в верховья Башенного или, скажем, Тисового кулуара в тумане хоть чуть-чуть теряют своё суровое очарование, скорее, даже наоборот. Но, чтобы воображение не корёжилось, дорисовывая всё остальное, как компьютер с одноядерным процессором - сложную трёхмерную модель, ему нужно хоть единожды, пусть на секунду, но распахнуть картину Мира целиком!
 Туман, как быстрый нейтрон, вонзившийся в ядро урана, раздробил нашу группу на осколки, рассыпая её по призрачным утёсам, заставляя испускать вызывающие цепную реакцию чувств кванты восторга. Мы забыли, куда и зачем шли. Время, точно поймавший нас в свои тенета туман, истекало между пальцами, завиваясь спиралями ДНК, вздымаясь дорическими колоннами и ускользая вниз, как освобождённый из тесного дьюара жидкий азот… Оранжевая флисовая шапочка делает из Саныча умостившийся под развесистой сосенкой подберёзовик-переросток. Он "растёт" на уступе справа. А слева, над россыпью шишек и характерно-стеклянистым звоном так похожей на над-ялтинский Тарак-Таш "инсталляции" из слоистого бледно-желтого сланца, нерукотворным монументом себе замер очарованный и, одновременно, очаровательный ХАМмер, опирающийся на верного "Фьорда Нанссена". Ни на мгновенье не переставая капать себе на мозг, что смотрю в широкоугольный объектив - до "падать и орать" переднему копытцу целых двадцать сантиметров осталось - наклоняю камеру на 45 градусов вправо: тогда ещё вон тот, "позолоченный" кустик туманному Альбиону обломится. Хруст гравия сменяется стонами шишек, а они, в свою очередь, - ласками высоченной травы. Как же я терпеть ненавижу круглобокие, шёлком лоснящиеся на ветру купола! - Хоть пичужкой фламинго шею вытяни, хрен разглядишь, как долго ещё заветного плоскогорья запыхиваться.
 Два десятка ног кромсают зелёную луговину, оставляя ей в наследство ощущение массовой миграции змей, развлекавшихся чехардой в непонятном стремлении покорить Оксек. Безнадёжная, как стенания одинокого комаришки в полночь, морось выплёскивается на наши лица, едва корифеи краеведения успевают коснуться подошвами глинистой "решётки" дороги. - Последним посетителем яйлы случилось что-то гусеничное и непомерно тяжелое. Покорно сворачиваем на восток, с головой погружаясь в волнение невысоких холмов. Иногда - ступенчатых, "слоёных" и каменистых, иногда - с богатым оселедцем сосен, свешивающимся в несколько седловин одновременно.
ХАМмеру я бы еще рискнул противоречить, но теперь, когда к нему присоединились Вячеслав и Татарин, моё подсознательное стремление глянуть на Джунын-Кошскую поляну с вершины Джады-Буруна выглядит если не попыткой слупить по-быстрому три десятка сребреников, то планированием государственного переворота. Погода уже не просто "шепчет", а матерится пронзительно-ледяным бризом. Все резинки на штормовке утянул до треска - без толку. Из курящегося волнами и складками небытия остроугольным комом вываливается очередной фундаментальный крест. Ну, наворотили: всё залито суровым бетоном, крест сварен из упитанного швеллера, - подобную "шнягу" и грейдером не пошатнуть! Скоро крестов на яйлах станет больше, чем родников в известном Каталоге...
Дорога ныряет в понижение, вьюном втискивается в колючки сосновых стен, оставляя справа невидимый, но до боли заветный пупырь. Нам теперь направо, немножко потискаться меж редких плетей ежевики и вниз. Совсем вниз. Навсегда вниз. Сосны заметно убывают в росте, горбятся обозлёнными на весь белый свет лилипутами. Тропа стрекочет серыми черепками гравия. Милосердная память позаботилась стереть, как подгружает коленные суставы снижение к разрушенному кошу и роднику. Почему-то именно Джунынский кош всегда казался мне творением разума, чуждого человеческому: он не круглый, и не квадратный, но всё в одном, контрольно завязанное на улитку Паскаля и без жалости втоптанное в два измерения петлёй Мёбиуса.
 Ещё в предыдущем забеге в эти края моё восприятие прекрасного ухнуло в омут фотографического катарсиса. Невыносимо сочным и гармоничным казалось всё. По-кошачьи вогнутый язычок луга, поросший никогда не вкушавшим косы разнотравьем. Нависающий над бытием морщинистый "Нос Ведьмы" - Джады-Бурун, под которым тонкими щегольскими усиками - совсем как у дочери Бабы Яги из шукшинских "Третьих Петухов" - топорщилась щетина невысоких, искалеченных годами непогод сосен. Волнистая, прямо штормовое море, череда "именитых" отрогов - Кизил-Кая, Йограф, Ставри-Кая, Тарак-Таш, Шишко, и, конечно же, рифовая корона Ай-Петри, впечатывающая краеугольную точку над "i" в развернувшемся на юго-запад пейзаже. Тем подлее и коварней оказался “гидроудаp”, нанесённый "носатой ведьмой" в окрылённую ожиданиями душу.
 Дождь стоял стеной, и стена эта была как позабытая на дальней полке, давно ставшая полупрозрачной из-за выпавшего осадка колба, намеренно отрезающая все краски и запахи бесконечного мира. Бесцветная жидкость, призванная поддерживать наши драгоценные жизни, гибким ледяным саваном обволакивала усталые тела, хлестала упругими струями по лицу, груди, спине, ненадолго избавившейся от надоевшего за две недели рюкзака. Крест-накрест исчёрканное струями серое безмолвие сожрало и переварило всё, без разбора: белокаменную красавицу Ялту и заинтересованно вынюхивающий что-то в небе шнобель Джады-Буруна; прокладывающий путь к сердцу матери-земли Уч-Кош и кулуары ступенчатой лестницы Кизил-Каи, в этот самый миг больше похожую на убегающую в океанскую пену Фейелла-Бионин*; разбросанные по долинам-взгорьям сосны и руины древнего коша, до которых даже ближе, чем рукой подать, только вот не к чему её, руку эту самую, протягивать... Вот так, бесславно, и умирают радужные надежды, вступившие на грабли в конфликт интересов с судьбой-злодейкой…
* Faiella-Bionin - Роджер Желязны был великим Мастером не только клинка и изысканных названий, но и реинкарнаций Янтарного Королевства во всех трёх обитаемых стихиях. Читайте "Хроники", одним словом.
* * *
 Больше из ностальгии, чем следуя формальной логике, мы с Тахиром, Мисти и Тимофеем Анатольевичем решили подзакусить именно на том пятачке, где полтора года тому назад палатки утюжил точно такой же "дружелюбный" атмосферный фронт. Размётаны по каменной плюхе, заменяющей столешницу, консервные банки. Изорваны на клочки успевшие зачерстветь соколинские лепёшки. Прошлась кругом мятая-перемятая полиэтиленовая литруха, на две трети заполненная благородным рубином. Теплей и уютней от этого почему-то не стало. Виктор тщится что-то сфотографировать, а душа Тахира требует зрелищ (видимо, липнущий к плечам мутный шуршащий купол к таковым не относится). На сцену является навороченный китайский смартфон. Шпагой Д'Артаньяна устремляется в мою сторону телескопическая антенна. По тачскрину мельтешат незнакомые иконки, а белый шум статики вдруг взрывается пусть не матерной, но весьма изощрённо продуманной бранью. Похоже, режиссёры украинских сериалов поднаторели в не выходящем за рамки цензуры крепком словце. А может, они "третьим глазом" чувствуют корреляцию погоды и нашего настроения?
- ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, УР-РОД???!!! - заорал на весь Джунын-Кош телевизор.
Из мятого блокнота Бобуса.
 Не считая семейной разборки и занудного блока новостей, телевизионный эфир над Ялтой был так же сомнителен, как перспективы "плановой" ночёвки на хребте Баланын-Каясы. Тем не менее, мы с безотказным Тимофеем Анатольевичем хватаем себя в руки, чтобы накатом съехать по окрошке из хвои и осыпи за водой. Родник на Джунын-Коше принадлежит к категории "зимой и летом одна сплошная кома", но данная кома, пусть и заставляет перемазать землицей коленки и седалища, уверенно мочится сочится по изогнутому жёлобу из тонкой кровельной жести. Что не может не вдохновлять: уж если курилка дотерпел до начала октября, "подтверждённое" SGA ему на погоны! Медленно, неприлично медленно полнятся бутылки. А дождь всё не перестаёт. Его здесь, на открытом всем зефирам склоне яйлы, перцептуально даже больше, чем наверху. Во всяком случае, наверху он так размашисто по лицу не оплеухал. ЁКЛМН, прямо ощущаю себя оскорблённым действием гусаром, которому только и остаётся, что по-христиански подставить другую щёку невесть на что взъярившейся государыне-Природе.
 Верами, неверьями, правдами и неправдами пытаюсь хотя бы ненамного, пусть на чуть-чуть, но отодвинуть минуту старта. Лихо марширующие отовсюду тучи нет-нет, да и распахивают узкие прорехи, где ослепительно-белыми рюшами клубится более высотный слой облачности, балуя надеждой на кинжальный огонь солнечных лучей. Так когда-то было на Йографе. Так когда-то было на Чатыр-Даге. Чем Джунын-Кош хуже? Разве тем, что ливень и не помышляет закручивать невидимый краник. Вот уже по голеням ручейки в ботинки побежали. Жгучие, будто ледяные шарики... Капец, похоже, планам-ураганам. Дежа-вю в полный рост. Вот и одесситы о том же шепчутся. "Уютная квартирка", "горячий душ", "Набережная"... В прошлый раз, в радужных мечтах Тахира фигурировал - как сейчас помню - "милый домик в Симеизе".
Одна тоска-кручина: в самоотверженной безнаказаности безотказности дядьки-Тахира я совершеннейше уверен - его даже после спуска от Екатерины до Лучистого в Холодный кулуар на ночь глядя заманить не вопрос. А вот ХАМмер с Санычем и Мисти, дай Крым, чтобы на Феолент завтра к вечеру добровольно подтянулись. Мисти только за последние два дня раз …надцать раскручивал ХАМмера во всех подробностях излагать, что у него в бар на случай появления столь Вельмишановного Добродия заложено, опечатано и к разбазариванию третьими лицами категорически воспрещено. И всё-таки, может плюнуть на всё и вся, да податься во все тяжкие? В тот же Уч-Кош. Он ведь совсем рядом, левую руку протяни - дотронешься...
Выпито, съедено, плоским камнем заархивировано, в целлофане к рюкзаку приаттачено, болталом о всё и вся потрёпано. Пора крепенько брать себя в руку и шлёпать. На Джунын-Коше наши пути-дорожки с одесситскими по любому разбегаются: им хочется, чтоб поскорее в Ялту, а нам - ещё один вечер горами да портвейном помучаться. Теперь уже я потихоньку отодвигаюсь в сторону в надежде хоть что-нибудь сфотографировать. Но мир настолько плоский, что его куда проще заштриховать мягким Koh-i-Nor-ом до окончательной нейтрали, чем выдавить хоть что-нибудь во всемогущем Фотошопе. Линзы да видоискатель закапал - вот тебе и всё самовыражение. Вот тебе и весь сказ. Исподтишка наблюдая напоследок Ксюшу и Ирину, не могу не обратиться мысленным взором в такое далёкое и такое близкое прошлое.
 Первой героиней в цепочке наших пешеходок была Лариса Стеба, среди всего прочего перевалившая из Соколиного в Ялту "Роксолану" в твёрдой обложке и немалый "трильяж" из румян, теней и прочих, совершенно необходимых для появления на Ябережной (с) аксессуаров. Вика Бобичева на 4-м месяце "прогрессирующей внутриматочной" Тимофеем Анатольевичем прогуляла оного вдоль по теснине Большого Каньона, продемонстрировала ему Ай-Петри и перенесла через Демерджи от Алушты до Рыбачьего. Наташа Максимова со слезами на глазах штурмовала перевал Перья, когда Бла-ародные Доны "чуть-чуть плутанули" в лоб от Джур-Джура на правый борт Хапхпала. Наташа Нестерова прошла пять больших яйл и подняла суточный запас воды и Немировской перцовки по прелестям Холодного Кулуара. Перед "боеспособностью" и харизмой Светки Кобоснидзе трепетали сердцем ХАМмер с Санычем. Точку над "i" в списке ставила наша третья по счёту Наташа - Могылдя, с первопрохода заслужившая от Мисти медальку "Брать в походы не задумываясь". Память крошилась, как выцветший мел времён…
* * *
Из двух троп ХАМмер величайшим соизволением избирает верхнюю, слегка более пологую и, как я теперь отчётливо вижу, нахоженную. Туман мерно дышит, шипит и извивается, подступая ещё ближе. Уже выдвигаясь вниз, я еще раз внимательно всмотрелся в хитросплетения микрорельефа на крохотной полянке у развалин коша, где мы ночевали. Настольный макет Гималаев, честное бла-ародное слово. Единственное, что без фирна и ледников... От поясницы к затылку прокатывается стайка суетных мурашей.  Как будто распахнулось невидимая форточка в жалящий ледяными струями сентябрь 2008-го года. Интересно, о чём вспоминает Тахир, пристроившийся в кильватер к Тимофею Анатольевичу. Ни за какие коврижки не желающих выползать из палатки Мисти с Олежкой? Или впервые оказавшегося в негостеприимной местности Лёшу Глущенкова, готового в одиночку, без компаса, искать путеводную нить частично несуществующей в верховьях Стильской тропы? Я сам вспоминаю запах дождевой влаги. Запах мокрой травы и нехотя сползающей в обрыв хвои. Запах гниющего горелого дерева и преющей одежды. Запах пота и человеческого напряжения… Склон опадает влево, рождая неприятный спазм желудка. То, что вырисовывается там, за перегибом, далеко выходит за рамки всего, что я считаю безопасным даже в нормальную погоду. А ведь как-то тогда прошли...
На подходе к газопроводу стезя меняет гнев на милость и камень на суглинок. Пребывающий в состоянии коллоидной суспензии грунт забрался до самых подколенных ямок и всем своим чмокающим видом подтверждал, что это - далеко не предел. Тяжёлые и опухшие, как мешки под глазами проспиртованного алкоголика, тучи бессовестно застили вялый солнечный свет. Стильский газопровод прогибался вогнутым полотном трамплина-гиганта, неспособного выдержать свой собственный вес, и растворялся в сумеречной атмосфере, седой и негостеприимной, как забывший заняться зимний день. Пальцы покраснели, дыхание сипело проткнутым спицей воздушным шариком, в лёгких льдистыми комками мороженого застывал тяжёлый влажный воздух. Пропустив вперёд всех, кроме замешкавшегося с фотоаппаратом Мисти, я потуже затянул пояс рюкзака и темляки треккинговых палок - так пилоты перед взлётом проверяют рули и закрылки - и на полусогнутых притупил к "Крутому пике". Ну точняк Бройлер-747 из Каламбура! Сколько там у нас ещё, кстати говоря, осталось серий? Две? Тогда я, прямо как бесстрашный Командор, “ещё успею сменить свою сексуальную ориентацию”!
 В зябком воздухе колыхалась тонкая взвесь невидимых капель, делая близкое - далёким, далёкое - близким. Не выдерживающий веса тушки гравий скрежещет под подошвами россыпью тонких птичьих костей. Где-то уже совсем рядом ржавое корыто имени "Дзю-До - сила духа" и увесистая железяка "Стучать при пожаре", но ХАМмер решительно принимает левее, стремясь по касательной к склону выцелить перешеек. Там, меж разлапистых пятерней пожилых сосен, начинается тропа по не самому исхоженному из крымских хребтов Баланын-Каясы. Кто-то невидимый и сверх всякой меры накачанный неистово комкает мешковину неба, завязывает её сложными японскими узлами, складывает карманами, сворачивает воронками, чтобы потом нехотя расправить и повторить экзерсис по новой. Мускулистые щупальца северо-восточного ветра протягивались из-за рёбер Никитской Яйлы, заставляя зябко кутаться в капюшоны и невольно ускорять и без того приличный - в контексте окружающего рельефа - шаг. Пасмурное дыхание гор заполонило глубокие долины и пригороды Ялты непроглядным туманом, превращая вершины холмов в монашеские тонзуры, оконтуренные по периметру растрепанными венчиками грязно-сивых, давно нечесаных стариковских кудрей.
- Я не дома. Я на хребте Баланын-Каясы. Нет, пока еще не совсем П...Ц!
...Из телефонного разговора ХАМмера.
Мир потерял вперёд, назад, право и лево. Мы стали - нет, не пленниками - самим туманом. Баланын-Каясы была жирной салатовой гусеницей, вопреки всем закономерностям пищевой цепочки интересовавшейся не окружающей яйлу зеленью, а содержимым массандровских погребов. С чего бы иначе ей на Массандру с точностью теодолита прицеливаться? "Гусеница" кичилась не пучками жёсткой щетины, но куртинами почти чёрных сосен, была насквозь пропитана влагой и, чтобы лишний раз подчеркнуть женственные обводы склонов, полосила поперёк туловища невысокими скальными сбросами. На первом и самом внушительном из них я испросил привала: уж очень величественны были охраняющие подступы к хребту вековые сосны. Мы рассыпались широким веером и на какое-то время погрузились в созерцание собственного одиночества. Выдержав подобающую магии момента лакуну, ХАМмер выстроил нас в колонну по одному и лёгким мановением указующего перста отправил "нормальных героев" в обход. Не поленюсь подчеркнуть, окажись рядом Костик Чвилёв, он подобную "эллиптическую кривую" в жизни бы не одобрил!
 Тропинка оказалась в меру набита, много больше - камениста, но что самое обидное - не оставляла малейших надежд на вменяемую установку палаток. Один сплошной продольный горб: примерно так мог чувствовать себя незадачливый бандерлог, чисто случайно шлёпнувшаяся на спину проползающего на охоту старика Каа. Хребет сматывал метраж, практически не утруждая ног, но, невзирая на стремления ХАМмера двигаться по травке и гравию, на подходах к Стильской тропе наши ботинки снова сумели вывозиться в грязюке по самые брови шнурков. Теперь весь этот горький катаклизм благодушно чавкал, опасно проскальзывал, охотно марал штанины и томно отваливался, попутно успевая прилипнуть к подошвам копотью и жирной сажей былых пожарищ. Я с нежностью вспоминал дедушку Йографа: последствий огнедышащего “дизастера" там, естественно, было на порядок больше, но общность стремительного и неуклонного приближения к Южнобережью кружила голову почти одинаково.
Густо-зелёное пятно соснового бора набежало, погрузило в тень и стоны сминаемых шишек, скомкало горизонт завитушками чешуи на могучих стройных стволах. Волею внезапно ограниченной видимости протянувшийся поперёк хребта лес казался настолько бескрайним, густым и всесильным, что когда он так же неожиданно стёк в ущелья, я почувствовал себя обнажённым Робинзоном на необитаемом острове. Робкая надежда “увидеть Уч-Кош насквозь” плеснула вуалью хвоста, как сорвавшаяся с крючка Золотая рыбка, и истаяла в бешеной круговерти малахитовой пены. Тренькнув мобильником, Саныч ненадолго приотстал: врождённая интеллигентность не позволяла ему вслух материться эффективно руководить фирмой в нашем присутствии. Перебежав дорожку ХАМмеру, я отогнал мысль, что хорошо бы послушать "В ожидании Кусто" - Жарр, казалось, сотворил эту 40-минутную тему для погружения в бездну невидимости, зацепился языком за словоохотливого Алика, а затем от пят до маковки сосредоточился на желании пусть однажды за сезон, но настигнуть Тахира. Как ему, должно быть, надоело рассматривать серебристый логотип "Deuter" на небесно-голубой накидке рюкзака не оставляющего шансов на обгон Тимофея Анатольевича...
 Слева и справа разверзлись глубокие пасти ущелий, усеянные многорядью зубчатых клыков - верхушками сосен, проступающих сквозь туманную морось. Этот контраст делал мир даже более белым, чёрным и печальным, чем только что расставшийся с Мальвиной Пьеро. Ну, вы помните, "не лучше ли с кукольной жизнью расстаться" и всё такое. Железобетонные плиты облачности над заполненной дымящимся молоком щелью Уч-Коша слоились неряшливыми пепельными хлопьями, медленно парящими с востока на запад. От них тянуло холодком только что вырытой могилы. Хребет прогнулся последний раз и рухнул семиметровым сбросом. Со следующей ступеньки грозил расшалившемуся небу одинокий палец изржавленного до сердцевины тригопункта. Вот ты какой, батюшка Уч-Сырым-Тепеси! Какой-какой. Да, в общем-то, никакой: вниз вменяемого пути нет. Горизонтального пятачка для ночёвки у прощального костерка точно так же нет. Сбросил рюкзак, метнулся кабанчиком влево: там что-то, на гигантские ступени похожее, в полу-воронку кулуара ковыляло. Сыро. Круто. Скользко…. На душе так гадко, хоть шакалом вой, но если перильца аккуратно провесить - потянет даже без пива.
Только, хоть убей, не хочется “на посошок” геройствовать: куда ни глянь, сплошь лесистые склоны, читайте, контрольный выстрел в затылок рассвета. Ну и Аллах с ним, с этим рассветом. На то, что погода шепчет, мне наплевать с этого самого Уч-Сырым-Тепеси, но не соберу достаточной концентрации цинизма и наглости, чтобы так вот некомфортно народ лососёвой икрой потчевать! Не для этого я её, заразу, из самого Симферополя через Бахчисарай до Ялты таранил! Ну-тко, гражданин-товарищ Мисти, хватай бразды с вожжами в свои могучие лапы, да колись, чего там тебе Михаил на прощание про родник Сиготур своим уверенным и сочным баритоном в ушко наговаривал. Шагов четыреста "реверса" и очень, очень долго мотыляться вниз по сосновой подстилке? Вы что ж, прямо по этой скользкой мерзопакости подталкиваете меня самоубиться?!! Нет уж, увольте.
 Простите, что? - "Увольняем, но спускаться всё равно придётся?" Вот тебе и весь сказ... Ведь говорила Тахиру мама: "купи путёвку"… Тропа даже и тропой-то в общем смысле слова не являлась. Так, лёгкая примятость, острыми галсами шныряющая по бесконечному, куда ни повернись, склону. Всегда завидовал способностям народа шустро спускаться. Как кузнечики они, что ли, коленками назад шпилить спроектированы? Алик от чистого сердца поддерживал моё мнение (или всё-таки неумение?). Оставалось хрипло покрикивать на наших спринтеров, пугая их тонко организованные эго перспективой бинарного землетрясения с воспоследующим обрушением лесного заповедного фонда в не менее заповеданную ущелину Трёх Кошей. Временами сосняк становился настолько крут, что позволял не наклоняясь придерживаться за упругую, осязаемо гранёную под подушечками пальцев скатерть охряно-рыжей, пепельно-серой, а иногда даже матово-чёрной хвои.
Звуки и запахи медленно умирали в тумане. Как будто кто-то очень аккуратный, размашисто подтирал их мягким китайским ластиком. Мгновения растягивались вдоль и поперёк бесконечности склона безжалостно разжёванным "Орбитом". Каждый следующий шаг приходилось предварять осторожным ощупыванием: не ускользнёт ли то, что заманчиво морщится невысокими стожками, навстречу обглоданным каменным резцам метрах в пятнадцати свободного качения. В такие "стожки" треккинговые палки вонзались по самую цангу нижнего сегмента, всё больше заставляя заниматься высвобождением из плена, чем балуя ощущением по-настоящему надёжного якоря. Вперёд было всё ещё далеко, а назад - уже глупо, поэтому думать о том, что следовало всё-таки изловчиться и заночевать на лесистой седловине Баланын-Каясы, не хотелось.
Когда к залежам хвои добавились редкие заросли шиповника, внизу уже просматривалась странная полянка с плоским прямоугольным дном, тут и там пестреющая толстыми чурбаками успевших подгнить стволов. Кому могло сдаться набензопилить и бросить, у крымских джиперов, что ли, хобби такое? Сиготур явил себя сразу и во всей полноводной красе. Тот ещё артефакт: две ёмких лохани, соединённых длинным железобетонным арыком. "Подседельное непарнокопытье" удобно поить только из нижней в иерархии посудины. А водоток разве что ноги по пьяному делу в темноте ломать приспособлен: ширины в нём всего сантиметров тридцать при глубине в полметра. Чтобы чего зачерпнуть, на коленки изволь бухнуться, да руку едва не по плечо глубже уровня земли запихать... Выправленный из всё тех же чурбаков "столик" со "стульями" у истока Сиготура позиционирован, а ногам после затяжного спуска легче ходулями переставляться, чем в коленках гнуться. В результате по очереди мечемся "зачерпнуть" к верхней посудине.
 Палатки мы с Мисти и Аликом пришлёпнули прямо по осевой старой дороги: она наиболее ровной поверхностью показалась. Что малёх выпуклая в центре, так это даже гут: Тимофей Анатольевич за горб скатится, не будет перегревать, под бочок тулясь. Растворителя у меня - вот не глаз, алмаз - 600 граммов, ровно на одну полноценную заправку, читай, ужин и завтрак в кармане. Саныча подписываем на "жиденький, но питательный". А за костром "для души" - это вы к ХАМмеру обращайтесь, пусть теперь расплачивается, что ни единой скляницы с зеленым змием до Ялты не донёс, тем самым Бла-ародных Донов в пучину безглинтвейнья опустив. - Вот она, расплата за грехи мои тяжкие массовую уборку с битиём порожней стеклотары нетуристическими кувалдами! Стеклотару положено сдавать куда положено. То есть, в обмен на новую выпивку. Эх, пивчанского бы сейчас, братуха-Алик. Ведь как чудово на Мангупе пошло! А теперь уже и непонятно, был он, этот самый Мангуп, шесть дней назад, или всё это - суть галлюцинации перетрескавшего термоядерных грибков подсознания?
- Бобус, лей! - национальный молдавский вид спорта.
Мисти о коньяке "Сюрпризный", 10 звёзд.
Подогретый четвертушкой сухого спирта "Омнифюел" выдохнул усечённый конус прозрачно-голубого пламени. Всем замечателен пасынок молдавских химиков - "Лучире", жаль слишком летуч, чтобы назначать его по-настоящему круглогодичным топливом: по августовской жаре горелка ни в какую не желает выключаться в положении баллончика "OFF". Впрочем, вокруг далеко не август, хорошо бы накинуть что-нибудь тёпленькое… Для “охоты” за дровами мне достался сектор, что дальше всего от Ялты. Вот и славно: пущай сейчас Бла-ародному Дону сразу вверх, зато потом, "везущим хвороста воз", - сплошь под горку. А вот между первым и вторым вполне закономерно заслуженный релакс замутить. Присев на пенёк, манящий горизонталью среза, я посетовал об отсутствии пирожка, порадовался отсутствию за плечами “Машеньки” и... расстроился: даже рассеянные и приглушённые частоколом стволов, звуки большого города доносились отовсюду так же мрачно, как оркестр затянувшейся похоронной процессии.
ЕКЛМН, ведь кажется, всего позавчера вечером я свирепо ненавидел инициативного Мисти за стремление согнать меня с заветного камешка на Бакле. А если посчитать, когда оно по-настоящему, в реале было - да чего там долго считать - больше 150-и километров назад... Извиняюсь, сколько-сколько? Гм… На высотомер побаиваюсь даже смотреть. Оставлю это откровение на завтра. Зачем-то я сюда без фотоаппарата шёл... Ах да, да... За дровами... Взгромоздив гротескной городошной фигурой двух или трёх сучковатых "носорогов”, могучий ХАМмер прометеил оранжевыми всполохами пламени, отодвигая непроглядный занавес ночи далеко за границы растрёпанного лагеря. Стройные стволы и нижние ветви сосен превратились в шелушащиеся от застарелой ржавчины пилоны невидимого моста. Вероятность, что кто-то сподобится охотиться на нас в настолько гадостную погоду - под порывами ветра сверху всё ещё шлёпались увесистые капли - нечувствительно отличалась от нулевой. Приятных вам сновидений, уважаемые лесники…
 В душе вдруг стало пусто-пусто. Будто своенравная в привилегиях занимаемой должности директриса НУИНУ Шемаханская вытащила оттуда лето и погрузила нет, не просто в зиму, а кристалл промороженного насквозь азота. На сдавленную сосновыми стволами полянку то и дело накатывала мёртвая тишина. Она прогрессировала, разрасталась, как опасная раковая опухоль, вытягиваясь невидимыми метастазами до самых палаток, и не было рядом злобного доктора Хауса, чтобы её своевременно диагностировать, и доброго доктора Чейза, чтобы ее ещё более своевременно вырезать без суда и последствий. Саныч, разбрасывая снопы искр, ворочал упорно не желающих догорать "носорогов". Тахир оранжево посвёркивал узкими стёклышками очков, размышляя о чём-то своём. Алика традиционно "вырубало". Тимофей Анатольевич безмятежно подрёмывал на моём, уже успевшем занеметь от неподвижности, плече. Оценив обстановку, ХАМмер потянулся к баклажке. На дне её всё ещё маслянисто поблёскивало, играя малиново-чёрным, а иногда вспыхивая отражённым от костра янтарём. В животе стало еще теплее. Глаза захлопывались сами собой. Одарив теплом и уютом, за спину подсел кто-то большой и мягкий. Я не стал выяснять, кто именно. То, что происходило вокруг, можно было определить одним бездонно-ёмким понятием: ХОРОШО.
В "Сенхах" солировал "Green Days": о навсегда утраченном лете; о безбрежном дожде, который, пропитывая глухой болью, падает прямо со звёзд; о незаметно пробежавших 20 годах жизни, заклиная, умоляя Разбудить, когда закончится Сентябрь. По сюжету песни получалось, что мы успели самое вовремя проснуться... Я включил GPS, поелозил указующим перстом по слепенькому экрану. Какого всё-таки хрена Гармин заглушил в приборе автоматическое ежедневное сохранение трека? У Мисти - есть. У Алика - есть. Что за неуважение к гражданам Молдовы, меньше, чем полгода назад проапгрейдившихся до новенькой, с иголочки, "Дакоты"? Изысканный крючок сегодняшнего хаджа был непростительно короток, но это прекрасно вписывалось в концепт заключительного, по-настоящему горного дня сезона. Влажные пальцы тьмы забиралась под веки, в нос, в уши, скользили вверх-вниз по позвоночнику, понуждая зябко ёжиться и всё отчаянней кутаться в липкую скорлупу так и не успевшей просохнуть штормовки. Это продолжалось долго. До тех самых пор, пока уютная тишина палатки не отрезала унылую промозглость мира, погружая опустевшую поляну в тёрпкую сладость забвения.
День одиннадцатый
|
