Мгновение Второе.
Симферополь - Бахчисарай - Чуфут-Кале - Тепе-Кермен.

Да пойду я по красоте. Да ляжет она над,
перед и подо мной, позади, справа и слева.

За окошком такая знакомая, увенчанная отреставрированными часами башня. Узкие асфальтированные перрончики с антидождевыми клетушками. Скрежет расцепляемых вагонов. Приглушенный гомон толпы. Пневматический выдох дверей - электричка из Севастополя выплюнула на перрон жиденькую горстку ототдыхавших туристов. Невнятное бормотание трансляции:"Бим-бом… Поезд бу-бу-бу зю-зю-зю номер бу-бу-бу прибывает на бу-бу путь". Сердечно попрощавшись с психиатрически-врачебной семейной четой, скрасившей мое утреннее времяпровождение Фрейдом и Юнгом, я вышел на платформу, вдохнул горячий, терпкий дух вокзала, улыбнулся солнышку, пробормотал в диктофон "Доброе утро" Симферополю и, к вящему удивлению проводницы, устремился назад, в душный полумрак вагона. Не знаю, повлияет это на мое дальнейшее везение или нет, но без тапочек, честно забытых под диванчиком, я никуда не двинусь.

Вот мы и встретились. (Поводите мышкой по картинке для идентификации) Женька оказался ну как минимум в 2 раза моложе, чем я думал, да и вообще в силу совершеннейшей неподписанности фотографий на их сервере я почему-то был глубоко уверен, что Женя… это Слава. Славка же показался мне предельно сосредоточенным на чем-то очень важном… внутри себя. Не успел я даже как следует оздороваться с народом, как Женька пулей унесся в КСС, а откуда-то из-под арки выпорхнула сияющая белозубой улыбкой Вика Овденко, на каблуках, в длинном бежевом плаще колокольчиком и я в который раз поразился, насколько обалденно она выглядит в "образцово-цивилизованной ипостаси" и насколько разителен контраст с Викой "внедорожной". На самом деле (да простят меня заинтересованные лица) мне… нравятся оба варианта. Это так здорово - уметь быть разной, оставаясь собой. И какой собой! Глядя на нее такую, я совершенно не мог себе представить, как же это она завтра преобразится, сменит каблучки на кроссовки, нагрузит на эти, такие хрупкие плечи Ермак и, так же счастливо улыбаясь, уйдет за Караби.

Наскоро перекусив бутерами с маслом и медом, мы устремились в поиск электрички Симф-Сарай: экономайзеры - зализнитчики, с целью внесения разброда в массы мирного населения, сбивания с панталыку агентов западных и восточных спецслужб, а так же для уменьшения износа рельсов приноровились отправлять по две электрички одновременно с одного и того же пути. Хорошо хоть не навстречу друг другу!

И тут… меня неожиданно рассекретили. К широкой известности в заинтересованных кругах я уже несколько попривык, точнее, скажем, былой страх потерял. Но чтобы толпа совершенно незнакомых людей с рюкзаками узнавала на железнодорожных вокзалах и в несколько секунд ставила диагноз, что это "тот самый, из Молдовы !!!" - это было совершенно дара-речи-лишающим средством. Купаясь в теплых и несколько щекочущих лучиках неожиданно свалившейся на меня среди ясного неба славы, я успел про себя отметить, что мои свежеприобретенные попутчики, тщательно сохраняя на лицах совершеннейшую невозмутимость, немножко опешили. Может быть, Женька меня в последствии и поправит, но я так и не смог придумать другой, мало-мальски вразумительной причины, почему никто из нас (оставляя в стороне меня, изрядно пристукнутого оной славой) не узнал, откуда прибыли они сами. Ну, это дело поправимое, правда? Ау, откликнитесь!!!

Ехали мы… нескучно. Я млел и таял, как кусок сливочного мороженого на сковородке: "праздник жизни" начался с дребезжащего и удивительно громкого фальцета бабушки, владевшей ну просто обширнейшим музыкальным репертуаром. Диапазон ее знаний был грандиозен: от революционно-застойного до аллопугачевско-айсберговского, с некоторым уклоном общей тональности исполнения в сторону довоенных романсов. Если бы она еще какое-то время поконцертировала столь же пронзительно, то народ бы ей отдал последние деньги, только бы окунуться в вожделенную тишину. Потом эстафета была передана подрастающему поколению, которое усладило наш измученный слух унылыми инструментальными интерпретациями классических музыкальных произведений на духовом инструменте, название коего ускользнуло из моей памяти.

Исполнив традиционный смотр личных транспортных средств лиц преимущественно "восточных" национальностей, проведя опрос общественного мнения о ценах на маршрутки, посетовав, что бензин ныне дорог, сокрушенно поцокав языками, что износ двигателя по жаре при перевозке рюкзаков ну просто кошмарен, выслушав вполуха что-то весьма нелестное о платежеспособности весенних туристов, мы потихоньку выдвинулись с "железного" вокзала в сторону Староселья. Но идти пешком нам пока было не суждено - метрах в двухстах от вокзала, на автобусной остановке, гордо откинувшись, сидел пожилой господин, ожидая прибытия маршрутки номер 2, самого что ни на есть "нашего" транспорта.

В по-средневековому тихом Староселье, напротив конечной остановки, было, я бы сказал, "буйно". Гомон стоял такой, что хоть святых выноси. Нет, не там, напротив, где размещается так называемое в туристических справочниках "специальное медицинское учреждение" и не там, где за гостеприимно распахнутыми дверями зеленого облупленного домика с надписью "Продукты" кроется последний на нашем цивилизационном пути "источник поддержания энергетических ресурсов в бренных телах", а прямо на скалах. Их серо-охристые вертикали, искусно украшенные цветными веревками и блистающими на солнце новенькими карабинами, были богато расшиты бисером разноцветных тряпочек - судорожно льнущими к спасительным щелочкам трещин юными альпинистами. Колышущееся на ветру и веревках разноцветье чем-то напоминало развалины тригопункта на Ай-Петри.

Начало подъема по балке Марьям-Дере ("Девы Марии") отныне украшено фундаментальным каменным крестом с надписью "Успенский монастырь", буде никто не заблудился и не посетил "Спец. Мед. Учреждения" в пылу приобщиться к Святыням; номинальным, вяло обилечивающим киоском и хлипкой веревочкой типа "пакля", призванной ограничивать несанкционированный доступ приезжих зевак в ущелье. Во всяком случае, сие мохнатое препятствие ни на мгновение не остановило увлеченного фотографированием креста Славку и, издав короткий печальный треск, свернулось несмелыми колечками, смиренно припав к унылой серости асфальта как художественная гимнастка к татами, мату или как там у них это приспособление на профессиональном жаргоне называется.

Успенский продолжает шириться и совершенствоваться. Достижения современных каменотесов и деревообработчиков практически скрыли от любопытного глаза творения зодчих далекой древности. Черно-белые лики табличек "никуда нельзя, затворами не щелкать, пленкой в видеокамерах не шуршать!", хаотично разбросанные щедрой рукой монашества тут и там, сами по себе уже отбивают всякую охоту к фотографированию. Даже иконостас на скале из приглушенно-пастельных тонов мутировал в любимую сине-золотую гамму незабвенного Командира Петрухи Нортона, если вы еще помните, кто это такой. И из этой пронзительной синевы 21-го века сурово взирают на видоизмененный мир святые века 11-го, а может быть и 8-го, кто знает.

Какие-то заезжие нехристи устроили в роднике форменный умывальник: все окрест забрызгано мылом и зубной пастой - цивилизация докатилась и до Марьям-дере. На площадке перед лестницей к часовне плотно и надолго обосновались коммивояжеры-коробейники, вокруг них вьется плотная толпа юных любителей гор, стремясь поскорее утяжелить свои станкачи производства … авиаремонтного завода местными сувенирами, запястья - можжевеловыми браслетами, а подпотевшие тела - ароматными эфирными маслами. Занятно, количество мыльниц в группе почти соответствует количеству "Зенитов". Мелькнул даже широкоугольник Мир-1, вызывая во мне поток теплых чувств к его обладателю - моя "МИРная единичка" честно отходила со мной 10 лет и ныне пребывает на заслуженном отдыхе - уж больно жалко расставаться с верным другом.

Асфальт делает последнюю пару пируэтов и исчезает. Грунтовка огибает бетонную плиту, видавшую виды юного Бобичева на травянистой поляне, мимикрирует в две параллельные тропины, начинает горбиться, упрямо карабкаясь вверх, по залитому обеденным солнцем склону, к караимским кенасам, покрытым рыжей, черной и желтой черепицей. В архив крымских извратов добавляется еще один способ слегонца извращнуться - подняться на Чуфут-кале с рюкзаками потяжелее, как это проделали мы. Прикольная штука. Попробуйте сами, вам, несомненно, понравится - перенося с диктофона на экран эту рекомендацию, прерываемую хрипом, проглоченными окончаниями и судорожными всхлипами, я над собой "тогдашним" всласть похихикал.

*** Тут, дабы не порождать путаницу, следует отметить, что Лены у нас две. Поэтому Лену Горовецкую я впредь буду звать просто Леной, а Лену Гончарову, с легкой руки Жени - Ленточкой.

Ленточка, на Чуфуте уже бывавшая, решила принять на себя нелегкое бремя хранительницы рюкзаков. Слава с Леной пристально исследуют пещерный комплекс - они у нас на Чуфуте единственные первопроходцы. Слегка приальпинистившийся Женька отправляется вниз, к рюкзакам, за биноклем и на какое-то время я остаюсь совершенно один на округлой плешивой вершине, обрамленной редкой кустистой растительностью. Прямо подо мной - 4 яруса оборонительных пещер, еще ниже - узкий проход, завершающийся узким горлышком потайных ворот, будочка кассира и длинная вереница рюкзаков вдоль стены.

Я закрыл глаза, расслабился, и на какое-то неуловимое мгновение мне показалось, что, настроившись на правильный лад, я смогу услышать скрип перевязи и звяканье меча о ноздреватый камень; грохот обитых кованым железом колес повозок, переваливающихся на ухабах древней дороги за моей спиной; тихое ржанье лошадей, пасущихся за кустами слева; быструю, с характерным придыханием, речь двух караимок средних лет, сплетничающих о проведенной ночи; заливистый смех играющих на полянке детей, а если очень постараюсь, то в уголках чуть приоткрытых глаз останется образ седовласого воина, когда то сидевшего чуть ниже меня, у выхода из соседнего грота, сосредоточенно всматривающегося в невысокий лесок в долине, что напротив: резко очерченный контур его высокого лба, изрезанного глубокими морщинами, кустистые брови, орлиный нос, волевой подбородок… Волшебное место.

Подошел Женька и ребята. Не разговаривалось. Хотелось остаться, чтобы только смотреть и слушать. Пора идти. Пересекая заросшую кустарником холмистую равнину, покрытую развороченными фундаментами старой застройки, в сторону Средней оборонительной стены убегала широкая, похожая на лыжню бывалого кавалериста, старинная дорога. Именно по ней и грохотали колесами те, пригрезившиеся мне, повозки. Вон, даже свежеотбитые кусочки камня в колее белеют.

Под голубым небом, в котором палило бесрощадное солнце, стоял разграбленный в незапамятные времена восьмигранный мавзолей Дженике-Ханым урожденной Тохтамыш. Из-под высокого шатра черепичной крыши, чем-то похожего на популярную в китайско-крестьянской среде шапку от солнца, наблюдает за нашим неспешным перемещением одинокое око зарешеченного входа. В этот раз мавзолей выглядел каким-то тяжеловесным, массивным, то не хруст камней под рубчатыми каблуками наших треков, то слышен скрип трущихся друг о друга огромных камней фундамента, борющегося с непомерным весом сооружения. Через дорогу - колодец, точнее дождевой водосбор. К нему со всех сторон сбегаются аккуратно долбленые канавки.

Проходим под отреставрированной аркой "Средних ворот" (Орта-Капу) и продолжаем движение по улице Кенасской (так ее окрестили современные юмористы-археологи). С двух сторон тянутся полуразрушенные каменные ограды крохотных усадеб, точный возраст которых не поддается определению - хитрые караимы, чтобы не утруждать себя тяжелым физическим трудом в пыльных каменоломнях, разбирали для построек более древние сооружения. Калитки и дверные проемы тоже "отреставрированы" - заложены камнем и добротно замазаны грубой штукатуркой.

Идем прямо на восток. Из-за поворота выступает высокая прямоугольная башня с Главными Воротами города - Биюк-капу. Стена тут гораздо толще. Она разбегается двумя шестидесятичетырех метровыми крыльями к невидимым за разросшимся кустарником краям плато. Подходим к самым воротам. Закрыто. Как всегда. Огромные створки чуть дрожат на ветру, ржавые железные петли, опутанные для надежности нержавеющей проволокой, издают слабый глухой скрип. Дерево уже давно утратило свой цвет, как заправский хамелеон окрасилось в оттенки окружающих камней. Длинные неровные трещины убегают вверх. Пробегаю пальцами по огромным, квадратным в поперечном сечении ржавым гвоздям - снаружи ворота обиты кованым железом. Выглядываю на солнышко. Над головой, на самом краю каменной кладки башни вольготно обосновался Женька - обозревает в бинокль наше недалекое будущее. Чуть ниже, на стене городища, кучкуются Слава с Леной. Тоже высматривают чего-то интересное за стеной.

Потихоньку продираюсь влево, сквозь терновые кусты, обходя еще одну полуразрушенную квадратную башню. Внутрь она незаходима, равно как и непроходима поверху - вон, Женька наверху задумался, выискивает местечко, чтобы сверзиться побезопаснее. Ого, а это уже что-то новенькое, явно позднее - в ней проделаны узкие, высокие, явно ружейные бойницы. Выхожу на полянку. На пенке, метрах в полутора от обрыва, валяется в послеобеденном забытьи разморенная солнышком парочка. Им настолько хорошо, что они даже не обращают внимания на мое шебуршание в полуметре от них - скрючиваюсь над милыми цветочками. Ох уж эта мне макрофотография - каждой травинке, будь добр, поклонись…

Подходят Лена со Славой. Вместе идем по самым обрывам, назад, к мавзолею, вдоль Цыганской лощины. Темные лесопосадки торжественно оттеняют исполосованный белоснежными осыпями противоположный склон. К сосенкам игриво ластится узкая ленточка дороги. На нашей стороне, дополняя картину, вовсю цветут дикие вишни. Далеко-далеко, на востоке, чуть виднеется едва угадываемый за пепельно-голубой дымкой контур Шатродага. И не было на нашем пути такого провала, куда бы мы не сунулись. Наоравшись всласть в трехглазом двухэтажном каземате и обхихикавшись перспективам спуска коров по крутым лесенкам (оказалось, что на схеме городища казематы означены "помещениями для скота") рысцой возвращаемся к рюкзакам - очень уж быстро скачет время, а мы еще и половину дневной нормы не оттопали.

Ленточка уже пребывает в приподнятом настроении, выговаривает тихонько Женьке по поводу нашего долгого отсутствия. Спускаемся чуть ниже и попадаем в распростертые хмельные объятья археологов. Они явно с утреца не скучали, боролись с Зеленым Змием не щадя печени своей - столько раз по 6 гривен с человека собирать, это ж надо регулярно обмывать такую радость, чтобы удачу не спугнуть! Наш гид не особенно стремится углубиться во мрак подземелья, аргументируя очень веско - нас мало и мы внизу запросто можем заскучать. Посему минут пятнадцать ждем еще одну группу жаждущих прикоснуться к тайне годовалой давности. Собратья едко посмеиваются над делегированным гидом - ох и тяжко ему, болезному, на ногах стоять. А тут еще эти крутые ступеньки вокруг…

Все, кворум есть, погружаемся. Первых 12 ступенек вполне современной сварной железной лестницы. Огромная тяжелая дверь. Чтобы ее открыть, никого не зацепив, на крохотной площадочке едва-едва хватает места. Длинный, протяжный стон петель. Влажный, тяжелый дух редко посещаемого погреба медленно изливается наружу, неприятно холодя "запотевшие изнутри" штанины и коленки, поднимается все выше. Толстый кабель освещения убегает вниз, в мир огромных ступеней и грубо отесанных стен. Лампочки, украшенные плафонами в виде замысловатых морских раковин, уходят неровной кривой за перегиб грандиозной подземной галереи. Эхо шагов бьется вокруг, как невидимый черный шарик пинг-понга. Высота галереи плавает, временами охватывает с трудом преодолимое желание сжаться, согнуться, втянуть голову в плечи - отодвинуться подальше от иззубренных мелкими сталактитами потолка, чтобы жестоко остриженную макушку не исцарапать. Интересно, откуда тут натечныеобразования? Хотя первые упоминания о Кырк-Оре убегают во тьму VI-Х веков, тысячелетие - срок как раз подходящий. Но кому тогда могли понадобиться такие мощные подземные оборонительные сооружения? Загадка. Что-то сомневаюсь я, что двух сантиметровые сталактитики успели бы так "прорасти" всего за 500 лет, когда ход действительно широко использовался "узкими кругами военнообязанного населения"! Значит, по меньшей мере часть подземного хода все-таки естественного происхождения.

Остановились взглянуть на петроглиф с надписями Zofia и Mayja на потолке галереи***. Кем были эти женщины? Какую роль они играли в судьбе древнего города и подземелья? Мир полон загадок и тайн, которых никому не дано познать. Пока я примериваюсь, как бы поудачнее эти автографы запечатлеть, наши попутчики уходят немного вперед.

*** слушай, а ты "r" в Марии не пропустил? Ведь там мог быть и огрех почерка - при некоторой фантазии можно предположить, что "а" и "r" написаны слитно. Какие будут мнения по поводу этого замечания?

Разобрать, о чем рассказывает гидирующий, мгновенно становится невозможно - голоса сливаются в монотонный гул каменного обвала. Развилка. Пройдя направо метров 20, упираемся в тупик. Ход завершает округлый бассейн с водой. В дальнем краю - узкая щель неглубокой трещины. Старый водосток. Возвращаемся по правилу правой руки и идем налево. Ход заканчивается 6-ю витками кольцевой лестницы, вырубленной по контуру скалы. Вверху, на 30-метровой высоте, отверстие невидимого колодца. Слабый свет едва-едва освещает узкий край огромной лестницы. Тут у меня дух захватывает от сравнения, внезапно вспыхнувшего в голове - если убрать поручни и освещение, то именно так я себе и представлял спуск Лорда Света в Адов Колодезь, что на горе Чанна хребта Ратнагари.

Под нами - четырехслойный бутерброд из полутора метров обработанного человеческими руками камня и 4 метров черной пустоты - нисходим по 55 огромным ступеням на дно колодца. Специально зажмуриваю глаза и пытаюсь идти на ощупь. Стена очень неровная, жидкая серая глина липнет к пальцам. Пару раз спотыкаюсь и чуть не падаю на кого-то идущего впереди - пресмыкаться вслепую ужасно неудобно - высота ступеней плавает от 30 до 50 см, да и длина не отстает - ступени до 1 м. Всё, на грунте. Воды нет, но очень сыро и влажно.

Внимательно выслушиваем гулко-языко-заплетающуюся лекцию о бескорыстных археологах, нашедших клад золотых и серебряных монет и оставшихся без единой копейки на продолжение раскопок. Выключаем на минутку свет, чтобы лучше проникнуться первобытными ощущениями. Мир сжимается до размеров плавающих в возбужденных колбочках эллиптических фантомов электрических ламп. Потом не остаетсяничего, только дыхание стоящих рядом и тусклый отсвет колодца на краях лестницы. Включается свет, и очарование места нехотя отступает. Возвращение по 216 (55 лестницы+149 галереи+12 железных) ступеням к свету и теплу было запыхивающим.

Пока мы "подземельничали", у входа в Чуфут материализовались пара бабушек, окруженных клубами аромата, заставляющего кружиться головы - что может быть приятнее разогретого на солнце можжевела - жаль только не живого, а спилов, гребней и рюмок. Огибаем по дуге бабушек, чтобы чем-нибудь не соблазниться и начинаем сползать влево, стараясь не очень терять высоту - она нам сегодня еще понадобится.

Перекус в деревцах. Гм… Опять орехи с медом. Напоминаю себе Верещагина с черной икрой - "Не могу больше ее проклятую есть!!!" О, вот изюм - это совсем другое дело, это мы любим… Ну вот, сиеста прервана попыткой "падения на хвост" дюжины подрастающих туристов - тех самых, что оживленно размахивали мыльницами и зенитами у Успенского. Подростковый лидер, узнав о пути нашем скорбном, сначала предлагал отвести их на Тепе-Кермен и Качи-Кальон (похожие аргументы мы уже выслушали от археологов - скучно нам будет впятером), а когда понял, что у нас хоть и среда, но день рыбный, а посему прорастающие хвосты безоговорочно отрубаются, взялся пугать нас страстями о долгих поисках родников в окрестностях Эски-кермена и, заговорщицки подмигивая, намекать на свою, недооцененную нами, способность поделиться сверхсекретными кроками "лесникообводящих" вокруг пальца троп. Не убедил.

Уверенная тропинка огибает буйные кустарники Иософатовой долины, забирается все выше и выше. Развилка. Арка. Замерший в минуте молчания лиственный лес. Старое караимское кладбище: сотни, если не тысячи надгробий с пространными эпитафиями на иврите и кириллице разбросаны по узкой долине. Насколько хватает глаз - памятники, памятники, памятники. Некоторые надгробья пробуждают в моей памяти фразу, подслушанную где-то в закоулках сети: "В каждом деле был караим, достигший многого!". Безжалостные руки многих поколений вандалов ломали, разбивали, жгли эту обитель скорби. Ряды поваленных надгробий белеют на прошлогодних листьях, как павшие воины на поле сражения: безжизненно откинувшись к стволам деревьев, уткнувшись ничком в островки зеленой майской травки, повалившись замертво друг на друга. Невольно ускоряем шаг, несмотря на весьма ощутимый подъем - хочется поскорее выбраться с этого кладбища памятников людям.

Внезапно могилы заканчиваются, мы выскакиваем на укатанную грунтовку, подъем сменяется плавным спуском, широкой дугой уходящим по перегибу склона вправо - дорогу Айлянма-йол ("Айлянма" - этот самый "поворот" и есть). В десять минут шестого нам открываются горизонты, которых мы еще не видели. Дорога вьется по верховьям грандиозных балок, поросших труднопроходимым лесом. Время ползет себе потихоньку, мы начинаем сомневаться в направлениях и расстояниях. Усаживается на обочине передохнуть и свериться с картой. Ленточка приносит нам из-за ближайших кустов творение неизвестного каменотеса - изображение черепа в натуральную величину. Женька делает попытку спуститься, отказывается от нее и мы снова углубляемся в карту. Из-за поворота появляются спасители. Краткая консультация и без четверти 6 мы выходим к выложенной камнями огромной стрелке , указывающей на Тепе-Кермен. Ее никак не пропустить - она видна метров за 50 слева, от дороги.

Набитая каменистая тропа уходит в лесок и сразу начинает стремительно сбегать вниз, в долину, постепенно забирая вправо. Женя с Ленточкой слегонца отстают, предавшись изучению неведомых мне травок-цветочков, Слава с Леной уже скрылись за деревьями впереди, я не спешу их нагонять - лес просто звенит от птичьего пения, закатные лучи солнца раскрашивают медью сочную зелень. Хорошо. Спокойно. Тихо. Я в Крыму. Без пяти шесть мы подошли к обещанной одесскими проводниками лесопилке - изуродованные топорами сосны язык не поворачивается назвать сосняком. Отсюда уже четко просматривался северный склон Тепе-Кермена. Покрытый невысокими деревцами, он выглядел округло и совершенно безопасно, но при всей этой округлости он совершенно не внушал ощущения легкодоступности, особенно с учетом массы рюкзаков "первого дня".

Водицы на Тепе нет, а посему, сверивши разукрашенную разноцветными фломастерными крестиками черно-белую карту с местностью, Женя, Слава и Лена отправляются к роднику, оставив нас с Ленточкой суперкаргами (ударение пАпрАшу ставить исключительно на первый слог второго полусловия! :-) Солнышко уже было низенько-низенько, но в нас еще теплилась вера, что мы успеем посмотреть закат. Ленточка убрела в чахлые сосенки, я вооружился биноклем и стал пристрастно рассматривать лежащую как на ладони обсерваторию Научного и западный склон Чатырдага, который в бинокль выглядел очень неприступным и заснеженным. Похоже, подъем на Чатырдаг, если воспользоваться терминологией киевского Непоседы, будет самой прикольной частью наших скитаний.

18.25 "Водоносцев" все нет, родник явно залегает гораздо дальше обещанного. Эх, где бы нам еще собственным орнитологом разжиться, а то все компьютерный люд да юридический - минут через десять вернулась счастливая Ленточка, поделилась яркими впечатлениями о чем-то крупном и токующем (глухарях/тетеревах?***) и отправила меня в свободный поиск пропавших.

*** Из пост-походной переписки:

"Ленточка, ответствуй нам, шо там токовало ?".

"По-моему там "токовали" только местные над бутылкой водовки !". (с) Слава.

Белое полотно дороги петляло, раздваивалось, ветвилось, принимало в себя тропки, дорожки, двухколейки всех мастей, и я исключительно чудом заметил за кустарником возвращающихся ребят. Изыскание родника отняло больше часа, все-таки немножко не успели, поэтому в половине восьмого, подобравшись к самому подножью Тепе и не найдя обещанной тропы наверх, мы разбили лагерь у самой кромки леса.

Моторизированные ковбои, праздновавшие первомай полукилометром ниже, хриплыми голосами пели оральные революционные песни, пока не истощились запасы водки. Потом вдруг стало тихо и где-то далеко в лесу ухнул занесенный в книгу рекордов Крыма Бубо-бубо, он же филин обыкновенный. Солнышко улеглось, элита-спортовские палаточки стоят, картошечка варится, донецкие жареные грибочки просто жаждут быть опробованными, тягучий красный портвейн разлит в маленькие рюмочки, специально привезенные для такого торжественного случая. Первый вечер в Крыму он всегда особенный и неповторимый: первый ужин, первый тост за Крым, за состоявшееся кишиневско-донецкое знакомство, первый костер и первые звезды.

Звезды… У небольшой группы деревьев, под безлунным небом, я стоял лицом на юго-восток, прислушиваясь к сонным звукам ночи и пытаясь хоть немножко разобраться в похожем на старую булавочную подушку черном куполе над головой, безжалостно пронзенном сотнями голубых, желтых, белых и красных иголочек. Весь космос какой-то не такой: - Лебедь едва-едва отрывает крыло от еще чуть розоватой глади горизонта, Кассиопея больше похожа на букву "М", а не на привычное глазу "W", Млечный путь безжалостно стерт с лика небес и только пара Медведиц, нежно обняв гибкое, упругое тело Дракона, медленно танцуют свое вечное танго втроем вокруг одинокой Полярной Звезды.

Вдохнув напоследок темной, чуть горьковатой прохлады ночи, как состоявшийся наркоман финальную затяжку из любимого косячка, я пал на четвереньки и уполз в приветливую, домашнюю тьму палатки.

Мгновение третье