Мгновение Восьмое.
г.Шишко - ур. Таракташ - Ялта - с. Лучистое.

"Не бывает безвыходных ситуаций,
бывают ситуации, в которые не попасть".
(к вопросу о девиртуализации вдп.Головкинского)

За окном капало. Неуверенно, застенчиво, как будто спрашивая : "а можно мне еще одно пироженое?" И там, высоко-высоко, кто-то огромный и убедительный, посмотрел укоризненно, раскатисто что-то проворчал в последний раз и наступила тишина. Осталась только песня зеленых завитков шелущашейся краски на оконных рамах под утробный аккомпанемент мычания коров. Пахло деревом, мокрой одеждой, мылом, суджуком и самую малость недопрятанными вчерашними носочками. За дверью тихо переговаривались, хихикали, шебуршали веником, что-то со скрипом переставляли, шепотом гремели посудой. Уже совсем было собрался привычно забиться поглубже под спальник, но, волевым усилием приоткрыв правый, ближайший к окну, глаз, глянул на часы и передумал - было самое время прогуляться до смотровой, посмотреть, а не отловится ли кусочек предвосходного "магического света" о котором так любят порассуждать заокеанские адепты от "светописи".

Бренное тело горестно повздыхало, от всей души завидуя сладко спящему окружению, позевывая во весь рот, медленно и неохотно перетекло в вертикальное положение, облачилось в поларовые доспехи, кряхтя водрузило на шею почти полтора кило самурайских железяк, пластика и низкодисперсного стекла с логотипом Nikon, взгромоздилось на цыпочки и заскрипело по диагонали покрытых истертым линолиумом скрипучих половиц к двери. Споткнувшись о лыжи в тесном и темном предбаннике, проворчал пару нелестных отзывов о зимних видах спорта и, изо всех сил щурясь, шагнул в аппетитно шкворчащую, залитую теплым светом одинокой лампочки кухню. У плиты ловко орудовала ножом Галина, улыбчивая хозяйка приюта. Наспех отздоровавшись, заспешил к выходу - убойный аромат золотистого лучка, поджариваемого на нерафинированном подсолнечном маслице, просто сводил с ума, а вот изрядная кучка аккуратненько нарезанных кусков постной говядины никаких чувств, кроме легкого отвращения, не вызывала - гипербараниоз был налицо.

Толстый широкий язык цвета воронова крыла хищно лязгнул, вываливаясь из темного зева бронированного дверного проема, дверь нашего "сейфа" бесшумно провернулась на хорошо смазанных петлях, все больше ускоряясь описала полукруг вправо, я успел проникнуться ее тайными желаниями и тормознуть ее бег за какую-то долю секунды до того, как она с грохотом врезалась в перегородку, отделяющую неширокую прихожую от застекленной веранды, спасая тем самым от обширного инфаркта черного котяру, мирно дремавшего в глубине массивного, сотворенного без единого гвоздя кресла.

Ворвавшийся в широкий прямоугольник сквознячок принёс прохладу утреннего тумана, сырость хвои, едва уловимый запах соли и водорослей с берегов "той далекой воды, которая всем нам мать". Шаг в утреннюю серость. Увесистые шлепки по затылку. Ледяной ручеек весело змеится куда-то между лопаток. Ну вот, теперь и в баню ходить не нужно. Нахлобучив уже ненужный капюшон, прошлепал по резиновым плитам, устилающим "двор", сковылял с высокой лестницы, в который раз поразившись ее циклопическим ступеням, побеспокоил стадо коз, толпяшихся у приоткрытой двери кафешки и, стараясь не очень вымазывать тапочки в грязи, двинулся к самой высокой точке - памятнику погибшим в Отечественную.

Это был именно тот миг, ради которого только и стоит встать пораньше. Солнце висело в нескольких метрах над горизонтом, изливаясь ярким светом на дорожку в пепельно-сером море. Треугольник водной глади Караголя, вопреки своему мрачному названию, нежно розовел над огоньками Большой Ялты. Безжалостное светило коварными стрелками часов забиралось все выше и выше, озерцо внезапно спохватившись, что кто нибудь его чудесное превращение увидит, испуганной Золушкой набросило на плечи угольную шаль - изо всех силенок взялось оправдывать свое честное имя "Черная вода", опалесцирующей каплей влившись во мрак обширной сосновой заводи. Зубастый Таракташ, мирно дремавший на груди могучего обрыва, на глазах приобрел трехмерность, отодвинулся, отбросил длинную тень на проявившиеся высокие сосны, на измятую временем желтовато-пепельную стену. Насилу оторвавшись от купающихся в алых лепестках восхода "святой семерки" куполов, я посмотрел на клубящиеся тучи: такие, быть может, никогда уже не будут созданы. Широко раскинув в стороны руки закрыл глаза, до самых отдаленных закоулков легких вдохнул "утренней праны", задержал дыхание, вслушиваясь в утро, медленно выдохнул и направился обратно, к дружелюбно приоткрытой двери "сейфа".

Утро "на базе" шло своим чередом. Кот-воевода дозором обходил каминный зал. На камбузе, в закутке между газовой плитой и мойкой из нержавейки, неторопливо глодал огромную кость пузатый рыжий спаниель. Трехголово-двухвостая, шумная, немного чумная со сна очередь змеилась к двум экон-умывальникам, уворованным предприимчивым "вагоноуважатым" в списанном плацкартном вагоне Укрзализници и к заветной двери с сакраментальной надписью "Вход только по малой нужде".

Тройка Славка - Лена - "Зенит" удалилась в сторону Ай-петри на этюды. Ленточка колдовала над варимыми макарончиками. Женька оделся, умылся, прогулялся до смотровой и теперь с чувством выполненного долга самозабвенно давил на массу. Я решил составить ему компанию - подушке на моих нарах было так сиротливо и одиноко. Но кто ж даст лентяю вдоволь наваляться... нужно было накрывать на стол, нарезать хлебушек, мелко крошить нескончаемую соколинскую баранину. Чтобы хоть как-то изменить стандартную процедуру уборки со стола, мы со Славкой в четыре руки сооружаем майонезно-провансально-насосную станцию замедленного действия - он порционно выдавливает майонез из неудобного для "прирюкзачивания" пластикового пакетика а я нагнетаю его в герметичный тюбик из-под кетчупа методом двухсторонней десятипальцево-вакуумной закачки. При всей нашей ленности пищеприемно-вещесобирательную операцию удается затянуть только до половины одиннадцатого.

Запытав на прощанье дорогих хозяев не менее дорогого приюта на предмет телефонов (Валерий, Галина, 8-24 (0654) 34-42-72 Ялта, дом. ) мы, тщательно запутывая следы, отправились к маячившей на кромке обрыва опоре ЛЭП, якобы к самому короткому спуску в Ялту (тому, что идет по крутому лесистому хребту Иограф, начинаясь 5-метровой ржавой проволокой), всячески демонстрируя отсутствие какого-либо намерения посетить Таракташ, в надежде "припудрить извилины" наверняка пристально наблюдающему за подступами к своим "дензначно-охотничьим" угодьям леснику.

Уж не знаю, как там наши потужки воспринял лесник, но стреноженный гнедой коник, мирно жующий травку на невысоком холме справа, был явно озадачен нашими зигзагообразными короткими перебежками от дерева за дерево. "Отпартизанив" вверх-вниз по неглубоким балочкам до исчезновения пролетарско-бурой крыши лесничества, мы выкарабкались на дорогу и, с удовлетворением разогнувшись, целеустремились к отстоящей от нас на 2,5 километра развилке с сине-маркированной тропой, начинающейся за снегозащитной стеной имени далекого российского родственника известного американского конструктора вертолетов - Сикорского.

Тропина, изо всех сил сторонясь глубокой балки справа, направилась в лес, которым командует истинный Хозяин яйлы - бурный норд-вест, его верноподданные березки и сосенки все как одна распластаны в сторону обрывов. Но, как обычно, за деревьями леса не видно, поэтому дальше "первой линии обороны" Хозяин обычно не захаживает, там царит полная и окончательная анархия - кто куда хочет, тот "в туда" и произрастает: ввысь, вширь, по всем диагоналям, а наиболее независимые сосенки скукоживаются уже не набившими оскому S-ами и вывернутыми наизнанку "квадратными корнями", но самыми что ни на есть экзотическими буквиями всех некогда существовавших, существующих и туманно-перспективных алфавитов. Тщательно оттрассировав всю трехмерность пути, выбрались на место традиционных посиделок - округлый каменный лоб, плавным изгибом сбегающий из пределов видимости в густую щетину далеких сосен и являющий строгий обрывистый профиль дедушки Иографа. Откуда-то сзади, с уже невидимой яйлы, начинают растекаться мышиного цвета облака.

Одолевши "отражение айпетринско-ялтинского серпантина в реальности Таракташа", поделенное на неравные кусочки искрошенными в труху, выбеленными ветрами и водой толстенными досками, из последних сил цепляющимися за ребристые шкворни арматуры, порождающих бурые ручейки ржавчины, мы прохрустели по зонтикам и ватным остовам борщевика, невесомые трупики которого безжизненно валялись в сыпухе старого обвала и, перевалив через невысокий пригорок, спустились по каменным ступеням в промозглую осень. В узком, зажатом зубчатыми скалами проходе лежал почти поколенный, многолетний слой бурых, розовых, красных, золотых листьев, пахло прелью, грибами, казалось, что могучие буки плачут - нет-нет да сползали вниз по стволам увесистые капли, оставляя за собой влажные, невысыхающие дорожки.

Тропа пронзает заваленный каменным хаосом распадочек, надменно поворачивается спиной к Гребню по имени Таш и ныряет в Первые ворота - приземистые, похожие на две вкопанные в землю булавы, плотно пригнанные к невысокой каменной стене, громоздящейся слева и справа. Влажная почва под ногами. Холодный ветер, набегающий снизу, нашептывает о зиме, нехотя уступающей место короткой горной весне. В тени навеса правой "булавы" замечаю первый островок снега. Удивительно, что каждый раз, проходя через эти невысокие врата, на мгновение задерживаю дыхание - как раз на те 5 шагов, что отделяют меня от места, красующегося на бесчисленных фотографиях и поблекших от времени слайдах, места, являющегося в самых красивых, цветных снах - огромного провала в тонко-слоистых, башнеобразных скалах. Почему же мне безразлично все зеленое, коричневое, золотое, безразличны лесные поляны, и тенистые долины, а привлекает это сухое, медленно осыпающееся отслаивающимися чешуйками величественное место, напоминающее руины древнего, как сама мать-земля, храма? Не знаю… не знаю. Но оно зовет меня снова и снова, нечасто, раз в два-три года. - Это тоже часть моей жизни.

У основания стены раскинулся обширный снежник. На светло-серой и звонкой, как восточная керамика, породе он почти неразличим. Ни травинки, ни листика на чахлых кустиках. Бурые пятна хрусткой хвои. Холодный воздух толстым невидимым удавом лежит над каменным крошевом. Кусочек крымской зимы, заблудившийся в зелени сосен. Двадцать торопливых шагов по склону вверх. Метровый уступ. Первым делом - направо. Привет, сосенка. Все пребываешь в позе мартовский кошки? Как корни, держат? Что, правый чуть расшатался? Ну да, там изрядный кусок выкрошился… То-то, я смотрю, ты "попу" свою округлую от скалы немного отодвинула. И имя свое кто-то перочинным ножиком уже успел накорябать? Увековечился, значит, паразит. А в остальном прекрасная маркиза? … Ну и слава Богу.

А мы проходим мимо бело-голубого, ржаво-исцарапанного указателя с привязанными к нему драными кросовками, огибаем еще один снежник, покоящийся на толстенном слое сосновых шишек и, горестно повздыхав над невзрачным трупиком Сосны, Которая Была Гимном Самой Жизни (линк обязательно!), начинаем приставными шагами сползать по полуметровым ступеням бетонной лестницы, знаком Z(орро) убегающей по грандиозной осыпи вниз и куда-то влево.

За южной стеной Таракташа - лето: cолнце, яркая, разноцветная зелень. Немыслимо салатовые поля. Белый асфальт шоссе. В дрожащем воздухе потягивается призрачная Ялта. Из бирюзы моря к ней веселой стайкой сбегаются белые барашки волн, как полторы сотни шумных далматинцев. В сине-голубом градиенте небес тает одинокое облачко, - могучие многослойные нагромождения туч дальше Таракташского гребешка ни ногой, как будто "сознательно" не уходят за пределы обрывов, на глазах растворяются в нисходящих потоках, стремительно сваливающихся с высокогорья. Именно в ней, так называемой "ветровой тени" и кроется разгадка вечносолнечности Ялты.

Тропа стелется практически горизонтально, огибая полукружья лесистых отрогов, время от времени вспоминая о своей горной природе и сбрасываясь на добрых полсотни метров вниз. Еще один поворот, и наш маленький отрядик обступают обугленные стволы вековых сосен - идем по самому сердцу лесного пожара. Внизу деревьев коры практически не осталось - донецким антрацитом блестит на солнце истресканная от жара сердцевина, тонкая зола покрывает острые камни - черные чешуйки сгоревшей коры, со вкусом декорированы пепельными иглами невесомой хвои. Богу Огня тоже нужно как-то самовыражаться. Жаль только, что столь часто его взывают к жизни человеческие руки, могущие быть такими заботливыми и чуткими.

Наш путь бежит все дальше и дальше, упирается в борт ущелья, глубоким шрамом рассекающего скальный массив и, мгновение побалансировав на самом краю, начинает отчаянно сбегать вниз, все быстрее и быстрее, распадаясь на стремительные диагонали "сокращенок" для "крутых", загадочные кружева "удлиннёнок" для ленивых и ведьмины кольца "обегаловок" упавших стволов для всех остальных категорий граждан. На спуске Ленточка начинает очень заметно отставать. Я сразу же вспоминаю обо всех перебинтованных коленках - Сережки Попова, Андрюшки Мисюка, всех остальных, кто ужасно не любит Таракташа, не любят именно из-за этого противного полуторакилометрового участка, начинающегося появлением далеко внизу красной островерхой многогранной крыши ресторана Учан-Су и у его же дубовых дверей заканчивающегося.

Со многими короткими передышками сползаем вниз. Свежеокрашенное ядовито-желтое полукольцо перил. Развалины железной скамьи. Развилка. Нам - налево, ибо сначала мы будем "овладевать" Учан-су из позиции "сверху" (эк загнул :-). Туго набитые "наездники" цветной кучей уваливаются на камни под хруст раздавливаемых шишек, лишь на какие-то доли секунды опережая благожелательно постанывающих "лошадок". Полусогнутые в течении часа ножки с трудом распрямляются. Лица расцветают улыбками. Желающих бежать на водопад "с лёту" не находится - все валяются сладко жмурясь на солнце, как объевшиеся жирными мухами ящерицы. С трудом успокаивая рвущуюся на свободу дыхалку, отмечаю в блокноте очередную контрольную точку : 14.00

Бегло осмотрев аккуратные ступенечки истоков, прилежащие к ним каменные россыпи, купающиеся в журчании бесчисленных ручейков и неширокую, кристальной чистоты ленту воды, плавной параболой исчезающей за перегибом скалы, где в облаке неистово искрящейся влаги начинается невидимый отсюда почти 100-метровый пролет водопада, мы не стали искать легких путей - Слава талантливо подобрал самые крутые сегменты спуска, посему мы завершили "марш" у двухметровой каменной стены, возведенной для обороны культурных отдыхающих от потенциально скатывающихся сверху камней (и диких туристов),хоть и с переполненной хвоей и мелкими острыми камнями обувью, но уже за всеми "деньгосборами" в смысле ларьками крымских и средиземноморско-черноморских редкостей. Ступив на асфальт я немного грустнею - приходит понимание, что первая часть нашей с Женькой весны завершилась.

После фотографий Учан-су, что я видел у Тараса Шевченко, водопад убойного впечатления не производил. Это был, конечно, не летний, стелящийся одинокими островками тепловатой жидкости "водокап", но и отнюдь не грандиозное мартовское "водопадение". Самыми лучшими определениями его майского состояния отныне и впредь будут предложенные семейством Горовецких синонимы : "Учан-сучка" (ласково) и… внимание, редкий по емкости и полноте образ, увидьте, вслушайтесь, прочувствуйте, произнесите и вы согласитесь:

Водопад У ч а н - С ц у :

Желающих увековечиться внизу было хоть водопад пруди - куда объективом ни кинь, везде сплошь улыбающиеся "Чи-и-из"-ом физии, а где их не было, там, натужно пыхтя толкались локтями хмурые стремильцы перенести оные …мордии на пленочные и электронные носители информации. Причем особо возбужденными была тройка каких-то жутких "про" с кофрами размером с добрый чемодан и коллекцией объективов, которой бы позавидовал даже сам Moose Peterson. Они чуть не плевались от ненависти к ялтинским водо-канальщикам, украсившим водопад огромной коленчатой трубой водозабора, ибо прибайонеченный к их могучему Кэнону 16мм "рыбьий глаз" только и делал, что пялился на эту архаическую ржавость.

В 15.15 мы, прождав почти 35 минут на остановке, уехали-таки на рейсовой маршрутке в Ялту, походя ознакомившись с образчиками творений народного промысла, предлагаемых к закупке по верхне-стратосферным ценам. Был, кстати, среди всякого хлама замечен один действительно шедевр - набор точеных из можжевела рюмок для водки на 6 персон… всего за 60$.

Стыковка маршрутки с троллейбусом прошла идеально гладко, в 16.00 мы проехали Адалары и Мишу, а еще через полчаса из-за затуманенного Бабугана торжественно выступили крутолобые морщинистые нагромождения моей "Демер-Джуни". На юге и востоке небо было чистым, с запада, из-за далекой вершины Имени Хранителя Райских Врат (в народе - "Ай-Петри"), плыли в нашу сторону редкие, но какие-то очень невеселые облака, а на севере, над Чатырдагом, небо было серым, там вспыхивало, погрохатывало и висела плотная завеса дождя. Поэтому практически весь личный состав, не особенно дискутируя, проголосовал за отмену "девиртуализации Головкинских", а заодно подкинул по щедрости душевной в тот же самый котел со смолой и Чатырдаг… на сладкое.

На алуштинском автовокзале я совершил Первую Тактическую Ошибку. Это была даже не ошибка, а полная сдача на милость безапеляционно заупрямившегося Славки, на поводу у которого безропотно пошел Женька, несмотря на наспех организованное сопротивление меня с девчонками. Новоиспеченные последователи Сэма Сэруэля… ой, сэра Сэмюэля Харриса из "Троих в ботике с фокстерьером" были свято уверены, что в еще открытых магазинах торгуют явно НЕ ТЕМ и НЕ ТАК, и что именно у набережной нас ждет традиционный южный базар с обилием бабушек, ну просто страждущих предложить нам подешевке "дивный нектар-р-р".

15-минутное шараханье от всех придорожных магазинов и кафе привело нас к набережной, зияющей пустотой испитой досуха пивной бутылки - населению была совершенно неинтересна идея торжественного пуска в ежедневную эксплуатацию базара во имя пятерки случайно заблудших туристических душ. Угрюмое ворчание друг на друга, веерное многопроходное затаривание долгосрочными едо-припасами и ожидание троллейбуса под быстрое уничтожение бутербродов со шпротами в двух ипостасях - в виде паштета и "братской могилы", отодвинуло горы в закатные краски, а время на 18.05.

Я, тихонько поскрипывая зубами, жестоко затягивал ремни на не в меру округлившемся рюкзаке на манер удавки на горле смертельного врага, потому что ни о какой ночной Алуште у Голыша и рассветной Долине Привидений уже не могло быть и речи. Еще полчаса сгинуло в троллейбусе, час истаял на широких петлях Лавандо-Лучистенского асфальта и только в четверти восьмого мы ступили на широкую тропу, начинающуюся цепочкой красивых полянок и ведущую к Фуне.

Всю дорогу систематически отставал. Нет, совершенно не потому, что плохо ходилось, дело в том, что я даже не представлял себе всего богатства красок закатной Демерджи, осматриваемой издали. Ее длинное, огромное тело, мирно покоящееся в зелени лесов, наливалось золотом, шафраном, охрой, медью и, наконец, в самых глубоких тенях, свернувшейся кровью. Каменистые образования искажались и перетекали в невидимом спектре. Долина привидений как книга-перевертыш меняла свой лик: поворот страницы и из совершенно плоского Ниоткуда являлись все новые и новые демонические фигуры, а старые добрые знакомые - Сфинкс, Монах, Великан растворялись в стремительном водовороте черных теней, сползающих с неприступности южных обрывов. Тени множились, уплотнялись, сливались в танце страсти, как спаривающиеся змеи, забирались все выше, выше, и вот уже сумрак коснулся треугольной скалы с одинокой сосной, прокатился по шершавой округлости Голыша, надвинулся на необъятный бюст Екатерины… и я должен был от всего этого отрываться и бежать вперед, догоняя скрывающихся за поворотом ребят, одновременно ненавидя их за эту торопливость и от всего сердца благодаря их за возможность побыть с Джи наедине. Еще один виток надкусанного оползнем бутерброда шоссе и толстое одеяло леса укрыло волшебный мир камня.

Что было потом? Была 20-минутная "водоносная" пробежка до запредельно загаженного родника, попытка срезать "острый угол", из-за которой Слава, Лена и я минут пять бродили взад-вперед в поисках дороги в наступающей на пятки темноте, судорожная установка палаток при свете фонариков, наваристая уха по-демерджийски из горбуши в собственном соку, а у меня еще и обильная постирушка с фонариком на лбу в ледянящей душу и тело речушке по имени Демерджи. Потом все успокоились и наконец-то расслабились.

21.30 В прохладе воздуха завис вечер. Легкие поцелуи ветра приносили далекое верещание неутомимых сверчков, островки аромата цветущих яблонь, натужный гул карабкающегося на перевал троллейбуса. И всю эту идиллию разбивал в мелкие осколки оглушаюший, безумный, едва не разрывающий барабанные перепонки поКВАК, заКВАК, выКВАК, а так же богатырский переКВАК несогласованного пресноводного ансамбля "Дрожащие пузыри" при поддержке сводного мужского хора имени Лягушкоротого Квакунца Заливающегося. У зеленокожих был явный ГОН. Гнали они, одним словом. Эй, мастера изящных искусств, а мастера изящных искусств, я же сказал: ОТБОЙ!!! …поубивал бы!

Мгновение девятое