Мгновение Девятое.
г.Демерджи - ур. Джурла - ур.Хапхал .

Камни звенят высоко на горе, за туманом.
Солнечный свет убегает,
как вода из расколотого кувшина.
Тропа прекрасна.

7.00 Квакало всю ночь. Бездарных сверчков, время от времени пытавшихся нагло не в такт солировать и упоминать как-то неприлично. Откуда-то издали доносились низкие раскаты грома. Серебристый полог беспокоил прохладный ветер, странствующий среди деревьев. Пробуждающееся осознание суровой действительности медленно двигалось над ландшафтами мысли, озаряемыми яркими вспышками криков птиц. Открывать глаза совершенно не хотелось. Еще больше не хотелось покидать спальника. Посему, уподобившись личинке стрекозы, изловчился извернуться, не покидая уютного домика и медленно, с помощью одних только пальцев (точно как учили в одной сексуально-образовательной книжке) нащупал и тихонько расстегнул "ширинку" противомоскитки, чуть приподнялся на локтях и высунулся навстречу ветру и холоду.

Напротив, через полянку, мирно спали донецкие палатки, нежно прильнув друг к другу зелеными боками. На кустах висели забытые носки вперемежку с носовыми платками. Ткнувшись вороненым боком в остатки костра, дремала видавшая виды кастрюля с проволочной ручкой, а чуть в стороне, как усталые воины после великой битвы, разметались разноцветные кружки. Пошатываясь и цепляясь за кусты, бездумно бродили по лагерю разноцветные полиэтиленовые кульки, то и дело рассеивая караван муравьев, деловито уносивших куда-то вправо, в сторону Фуны вкусные хлебные крошки и прочую снедь.

Выпроставшись из унылого ниоткуда, навалилась зеленая тоска по неуловимым Головкинским - бережно от нас хранили свою "военную тайну" бывалые конспираторы - Чатырдаг с Бабуганом. Что с них взять, партизаны они и в мирное время партизаны. Ну да ладно, не все сразу, будем надеяться, что весенний Хапхал будет достойной компенсацией. Хотя, по большому счету, какая разница, куда и когда мы идем? Главное, что куда бы мы ни шли, мы вместе и мы - в Крыму. Шорох, невнятное бормотание, резкий "зип" раздираемой змейки и грустные мысли низвергаются в небытие разгорающейся ярче утренней зари улыбкой Женьки, являющего миру свой недельной небритости лик. Доброе утро, страна!

Свято блюдя наказ Славки Гречи, втихаря, тоже как потомственный партизан, ваяю длинные, плоские, специально припасенные для такого вот торжественного случая макароны с сыром. Целиком варю, по-извращенски, потому что знаю, что ни у кого вокруг, включая, между прочим, меня самого, вилок в арсенале нет. На сыре ни капельки не экономлю, иначе блюдо может не достичь необходимой сопливости и той самой, непередаваемой тягучести спутанного клубка дождевых червей, благодаря которой тривиальное зачерпывание ложкой выливается в многократное и неуклонное сползание огромного, блестящего сыром живого кома макарон обратно в кастрюлю, вызывая долгие страдания, ворчание и голодные мучения. Но на этот раз я, похоже, превзошел самого себя, а может быть даже и самого Великого Гуру Целоваренной Макаронизации - Ленточка, увидев бороду тонких, белесых, полупрозрачных, каких-то соплеватых нитей, что тянется за куделем макарон размером с два кулака, напрочь отказалась к ним прикасаться.

Удалившись на подветренную сторону, я занялся душераздирающим скоблением остатков сыра со стен кастрюли. Спросите, почему на подветренную? Да потому что в это время в лагере происходила публичная кремация Славкиных шортов, одевших на себя не поддающююся восстановлению личину шотландского кильта. Стоя в почтительном молчании над догорающим погребальным костром, Женька, скорбно комкая в руках бандану, картинно шмыгнул носом: "Вот так и люди. Рождаются и умирают…"

Ай да мы! От полянки до родника шли 12 минут - всего на 2 минуты дольше, чем без рюкзаков! Утренняя Демерджи была совершенно плоской и бесцветной, как невзрачная ночная бабочка, пришпиленная невидимой булавкой к бескрайнему серому листу картона небес. У меня даже не поднялась рука на фотоаппарат. Ожидая каждое мгновение окрика лесника, мы крались, сторонясь кустов ежевики и шиповника, среди многотонных глыб и покрытых лишаями оранжево-пепельных мхов обломков помельче, ориентируясь на воображаемую линию, соединяющую подбородок совершенно серого Сфинкса с еще более серой вершиной Ореха из "Кавказской пленницы", потому что именно там, в колючей серости кустов, притаилась крутая каменистая тропа, на которой, как поется в популярном шлягере, "Нас не догонят… Нас не догонят…".

Помаленьку, исподволь темнело. Из-за Чатырдага, широкими, клубящимися лентами набегали все новые и новые армады туч - огромная пасть заоблачного крокодила совсем по Чуковскому проглощала наше Солнышко и не было поблизости апокалиптического медведя, способного его освободить. Но это был совершенно не повод не проведать Сфинкса, тем более что никто кроме меня, у него на загривке не сиживал. Я карабкался вверх по корням и каменьям, преполняясь чувством, что после четверки "оставшихся в живых" негритят тут никого не было с прошлого года - ни единого следа, ни одной сломанной ветки, даже заскорузлые захватанные стволы лоснились как-то неуверенно. Похрустывая сухостоем огромных зонтиков и завитыми белыми конусами бесчисленных улиток, продрались к Сфинксу. Вредная Джи успела за год вырастить на том, что раньше было тропой, голубовато-желто-пушистые делянки колючего во всех смыслах ( по названию и по поведению) острогола и, на десерт, несколько кустов неопрятного вида ежевики.

На правом плече Сфинкса было ветренно - жёстко секло каменной крошкой и принесенными невесть откуда семенами, яростно трепало рукава курток, срывало капюшоны. Кое-как упрятавшись за выступы скал, погрузились в созерцание Хаоса. И тут капнуло. И еще, и еще раз, как раз с секундными промежутками. Глянул на часы - 11.45. Капель набирать обороты не торопилась, но и перспектива сидеть, уворачиваясь от ледяных прикосновений не особо возбуждала. Махнув "привет-пока" маленькому Будде, едва заметному на фоне медленно чернеющих скал, прошелестели листьями и щебенкой вниз, к Великану, у которого жались под небесного цвета полиэтилен человек десять-двенадцать матрасников, переминавшихся с ноги на ногу в такт тихому бубнению взятого в двойное кольцо экскурсовода.

Добравшись до квази-горизонтали, Женька, ненадолго вскинув лицо к небу, во всеуслышание заявил, что "для бешеной собаки 120 капель в минуту - не дождь !", поэтому пришлось нам оправдывать доброе имя туриста-мешочника в глазах у ехидно ухмыляющейся из-под полиэтилена публики. Чуть позже Славка назовет это "гонками полноприводных внедорожных приведений по Долине Приведений", а пока мы ковыляем по липкой, с коричневыми разводами земле все выше и выше, хрустя обломанными сучьями, местами оставляя длинные "лыжные" следы налипшей грязюки вперемежку с пятипалыми "царапающими" отпечатками, оступаясь на предательски скользких корнях и отдыхая на почти ушедших в почву, но надежных, как сама Демерджи, выступах конгломератов. Это дает мне не только возможность отдышаться, но и записать вышеизложенные "подорожные" высказывания.

Дождь вскоре отстает, предпочитая утюжить низовья долины, а заодно и отдыхающих под полиэтиленом. Остается только ветер, заботливо стряхивающий с продрогших листьев остатки дождя. Да нет, не только - пытаясь оправдать гордое звание "все-таки умеющих топтаться по грязи матрасников", сзади появляются немногочисленные, но все-таки обгоняющие нас группки по 2-3 человека, успевающие добраться до "треугольной скалы" о которой, к несчастью, знает их экскурсовод, на пару-тройку минут раньше нас. Как водится, в этом есть свои плюсы и свои минусы: с одной стороны шумная очередь в "узостях", а с другой - нежные звуки дудочки и ее хозяин, ищущий вдохновения в неподвижности Долины.

Чистые, как слезинки росы, ноты бьются белыми голубями по ущелью, вибрируют в пустотах, множатся в иголках сосен, дробятся эхом, уплывают вниз, медленно затухая в голубой дымке, затем возрождаются вновь, разрывая в клочья повисшую тишину и даже каменные великаны, как дрессированные кобры начинают чуть покачиваться в такт мелодии. Совершенно неожиданно облака расступаются и на скалы, сосны, дудочку и музыканта проливается благословенное сияние солнца. Ненадолго, секунд на 30, но этого совершенно достаточно, чтобы Долина расцвела красками, ожила, даря нам мгновения лета, тепла, ярких красок. Даже сонные шишки немного приоткрываются навстречу свету.

12.35 Те же у "Голыша. "Отщелкав" себя на ближайших видовых точках, группа плотным строем уходит вниз, в сторону Лучистого, а мы, вразвалочку - влево и вверх, на Южную. Не сильно выкладываясь, но и не особенно растягиваясь, проходим половину пути до Екатерины, где делаем небольшой перекур - Женька развлекает нас с Ленточкой, прикидывающихся морскими звездами, парой-другой замысловатых движений у-шу, Слава и Лена сбегают по грохочущей щебёнке вниз, соблазнившись живописной цепочкой башнеобразных фигур, находящихся в сотне метров ниже по склону. Вернувшись, окрыленный прогулкой Слава, не дав Лене даже опомниться, не то что отдышаться, на одном дыхании убегает вперед. Лена безропотно принимает из моих рук рюкзак и с невозмутимым спокойствием уползает следом, я привычно пристраиваюсь за ней, метрами 10-15 ниже чинно шествуют Женька с Ленточкой. Тропинка то полого бежит вверх, то стелется по спокойным, как сама смерть, прямым, то неожиданно вскарабкивается по крутым каменным ступеням, заставляет замедляться, пугая близостью к обрывистым склонам.

В 13.25 огибаем Катю, косящуюся на нас загадочной тьмой из под насупленных каменных бровей. По мере продвижения она воротит от нас огромный сталинский нос в сторону Алушты, потом тонкие губы изгибает гримаса пренебрежения, стареющая на глазах императрица зажмуривает левый глаз, обретает второй и третий подбородки, и, наконец, поворачивается к нам мясистым, складчатым, гладко выбритым ветрами затылком, мощи и пуленепробиваемости которого мог бы позавидовать любой телохранитель службы охраны любого президента. До вершины остается всего 15 минут самого противного и самого затяжного на всю Южную Демерджи подъема.

* * *

Хорошо лежать на зеленой травке. Немного зябко, но зато под спиной ровно и с неба не капает. И камень под головой уже не кажется таким твердым, как десять минут назад. Одним словом кайф. Жаль, что ненадолго - уложив рюкзаки на место позаметней, сначала ковыляем, затем плетёмся и только потом взбегаем к тригопункту. У его подножья мирно беседует пара пожилых мужчин с котомками за плечами. Здороваемся, но до общения дело не доходит - Слава с Леной целеустремляются в развалы "слоновьих лепешек", Ленточка здоровается с висящей за обрывом сосной, Женя что-то вынюхивает в соседней расщелине, я взгромождаюсь чуть повыше, усаживаюсь на широкий уступ, поднимаю глаза. Она все еще здесь - на третьей предтригопунктной ступени надпись, свеже-белым по грязно-коричневому:

Слева - расширяющаяся, немного туманная перспектива. Далеко внизу, под ногами тропа, ластясь к каменным громадам, уходит вниз, вокруг Катеньки, в невидимое Лучистое. Лоскутки полей и лесов изрезаны незаживающими шрамами дорог. Высоко над головой рождается простуженный хрип ворона. Разбредшаяся было "банда" взбирается на тригопункт, на несколько мгновений задерживаясь у широкой трещины, кажущейся ужасно опасной, той, что отделяет выступ с надписью от купола, в который вбетонирована ржавая тренога.

В 14.20 уходим на Джурлу. Немного замешкиваюсь с рюкзаком и тут обнаруживаю, что народец уже вовсю чапает вверх по тропинке, на глазах превращающейся в двухколейную дорогу. Уже совсем было набираю в легкие воздуха, чтобы откорректировать азимут, но вовремя спохватываюсь и тихонечко, чтобы случайно не спугнуть миг удачи, выдыхаю - Женькины ноги лучше его самого знают, куда следует идти и увлекают нас как раз в сторону Хаоса. Это чуть-чуть не по дороге, но я не спешу поделиться этим откровением с остальными до тех самых пор, когда до обрыва, откуда открывается обнаженный проказницей-весной треугольник Долины и весь пройденный с утра путь, остается шагов 30. Тут я их притормаживаю, обезрюкзачиваю, даю целеуказание и, сделав несколько неохотных шагов влево, народ получает удовольствие по полной программе.

"Демерджи была эстетичной". (c) Gene Ковалевский.

Отвосторгавшись, уже по бездорожью ломимся на вершину ближайшего холма, утопая в зелени трав, щемимся среди исбансаенных ветрами сосен и вызывающих острое чувство жалости чахликов-задохликов, позорящих гордое звание "стройных берез". Придерживаясь вершин холмов забираем все правее и правее, пока не находим тропу, американской горкой ниспадающую на водораздел, где начинаются два глубоких распадка, в которых берут свое начало речушка Демерджи, утекающая на запад и ручеек Джурла, несущий свои воды на восток.

Наша тропа направо, туда, где узкая бежевая дорожка вихляется их стороны в сторону между березовой рощей и сосновым бором, совсем как генеральная линия Коммунистической партии, то и дело вырождаясь в начинающийся овраг грядущей Перестройки. Во всем теле царит просто пугающая легкость - Демерджи воздушна, как паутинка, ну прямо невесома, если идти, не придерживаясь за кусты, то можно ненароком оторваться от земли и - воспарить. Только хорошо бы вверх, а не вниз. Тишина, тишина без предела и края лежит вокруг. Совсем по-летнему пахнут острые листики новой травы. Справа застенчиво жмутся интимно-голенькие березки, их тонкие, до слез беззащитные стволы светятся совершенно неземной, особенной белизной. Ровные стволы уходят в угрюмое небо, изливая вокруг животворный свет и запах весны. Хотелось пить этот холодный березовый воздух, жадно, взахлеб, не отрываясь, точно так же, как я в детстве пил березовый сок - прямо из широкого горлышка 3-литровой банки.

Огибая заросшее салатовой тиной зеркальце бурой воды, я спускался в Долину грез, забыв обо всех и обо всем, что меня окружало, лаская взглядом нежную, ярко-зеленую шкурку сосен, пытающихся восстановить свой естественный окрас после осенней линьки, улыбаясь белым бутончикам соцветий дикой вишни. Не в силах больше сопротивляться останавливаюсь, протягиваю руку и самыми кончиками пальцев нежно касаюсь темной линии изящных веток справа от себя. Чуть дрожащие пальцы пробегают по нежной податливости и упругости почек молодого года, мечтающих о жарком лете, махровых, темно-коричневых, так похожих на чуть припухшие от ласк соски любимой. В горле на мгновение поднимается твердый, терпкий комок какого-то невыносимого горя и тоски, кажется, что я распадаюсь на кусочки и вновь собираюсь в единое целое, будучи уже совсем другим, потеряв что-то очень важное, но приобретя взамен что-то еще более важное, что то такое, чего я еще и сам не в состоянии осознать и тем более оценить. Господи, что со мной? Мгновение полной темноты и испуганный разум, все еще трепеща от встречи с Неизвестным, возвращает меня в реальность острова Тональ, оставляя в наследство подташнивание и многоголосый звон в ушах.

А вокруг уже "матёрый", по определению Славки, буковый лес. Сквозь могучие ветви нет-нет да и мелькают вершины Юркиных скал. Прикольно - тут тоже русичи наследили. Видать, не ко двору пришлась легкая армянская отдушка оригинального названия Еркян-кая (то ли "земная-скала", то ли "местная-скала"). Пока я, не снимая рюкзака и путаясь в черно-желтом хомуте Никона, гарцую на локтях и коленках у очередного желтенького цветочка в ожидании завершения "околоземнОго" ветродуйства, Славка, используя мой посох-выручалец в качестве бейсбольной биты, пыхтя и подпрыгивая на носочках изо всех сил, отковыривает-таки от весьма обрадованного его любезностью бука огромный древесный гриб, килограмма этак на 3, если не на все 4 и, счастливо урча, запихивает его поглубже в рюкзак. Грибочку отныне предстоит жизнь долгая, иссушенная, покрытая лаком***, да еще и в окружении буковой мебели, ибо самое главное для истинного коллекционера крымской флоры - преемственность среды обитания!

*** Из пост-походной переписки (отметим, что, прошло 9 месяцев):

"Слава, а какова судьба этого гриба - ты его пристроил в квартире?"

"До сих пор сох на балконе. Чуть было о нём не забыл. Сегодня-завтра займусь его окультуриванием".

15.30 Грандиозные полежалки у водопада Джурла. Именно у водопада, потому что тому, что имеет обыкновение быть вместо него летом, единого названия еще не придумано - "что-то там такое немного в углу накапало". Сейчас же он, презрев земное притяжение, изо всех силенок упирается "затылком" и "пятками" в наклонную стену, "отлипая" от нее "на уровне талии" и примерно целый метр из пяти честно и шумно "водопадает". Для неизбалованной в общем-то обильными источниками Джурлы и это весьма серьезное достижение. Не менее серьезны достижения у супругов Горовецких - они заголяются и осуществляют… ну омовение не омовение, но запрыг-выпрыг определенно. И даже невесть откуда прорезавшийся соловей испуганно замолкает на полуноте от жизнеутверждающе-истошных воплей купальщиков. Ленточка долго уговаривает Женю принять джурло-ванну, он даже торс заголил и полотенце вокруг чресел обмотал, но далее осторожного ощупывания вод самыми кончиками пальцев ног процесс так и не углубился. В голосистом плескании и последовавшем оттаивании с помощью богатырских многослойных бутербродов проходит час.

Обойдя слева редкий искусственный соснячок, спустились в русло шириной "в один промежуточный камень", оттуда полого поднялись на нижнюю Джурлу. Что по мне, так можно было заночевать прямо здесь - после отказа от Чатырдага у нас набегал один совершенно бездельный день, почему бы не провести его на Джурле, например, спустившись налегке вниз по Сотере? У Ленточки после Таракташа что-то явно не в порядке с коленкой, но на это никто не обращает внимания, я же вмешаться не решаюсь - "зелен еще", горячечный энтузиазм гонит нас вперед.

Укоренившаяся последовательность передвижения не меняется - впереди, за кустиками, едва маячит зеленовато-синий рюкзак Славки, мы с Леной идем на расстоянии метра-полутора, время от времени для разнообразия меняясь местами, еще метрах в 20-50 позади аналогично "пульсируют" Женька с Ленточкой. Постоянно меняясь "лидерством" с так некстати подвернувшимися попутчиками, безмолвно использующих нас в качестве самоходного GPS, мы переползали с полянки на полянку, от лесочка к лесочку, время от времени "при-Тарам-Парейривая" торопящегося Славку и "по-Тарам-Парейривая" систематически исчезающую за поворотами Ленточку.

Хотя лес был пресыщен влагой и сыростью, но ни одного "питьевого" ручейка нам так и не встретилось - весенняя Демерджи в этом смысле не очень сильно отличалась от августовской. Зато погода была не в пример интересней - по солнечным полянкам идти одетым было откровенно жарко, но стоило сбросить штормовку и углубиться в густую тень леса, как моментально замерзалось до костей - ветерок не казал носа из леса, как наказанный бобик из будки, но стоило сунуться в его владения, как наступал миг расплаты, причем бобик каждый раз оказывался явно "крысо-мутированной в сторону кабанчика", то бишь питбуль-терьерской породы. После пары-тройки таких "термоциклов" я решил, что стекающие с плеч струйки пота несравненно приятней тягучих ручейков зеленых соплей ближайшим вечером и перестал раздеваться. Женька же наоборот, разделся, но в лесу стал регулярно ускоряться, догоняя нас и еще очевидней "отcтавая" Ленточку. В этаком тяни-толкайстве незаметно пробежало два часа, но в "затяжной подъем от Джур-джура" мы влились уже плотно сгруппированными - никому никуда бежать совершенно не хотелось. В чинном и благородном молчании мы нисходили вперевалочку, систематически перебираясь с одного бережка нарождающегося микро-овражка на другой, все время делившего широкую тропу на две неравные половинки, как хитрющая лиса головку сыра в украинской сказке "Про двух жадных ведмедиков".

В 18.50 за поредевшими буками блестнула голубизной неба неподвижная гладь лесного озера. Чрезмерной полноводностью озерца не страдали, равно как и особой презентабельностью - многолетний слой черно-бурых листьев на дне придавал в общем-то прозрачной воде совершенно непитьевой, даже не-технический вид, но стоило опустить глаза чуть ниже, на двадцатисантиметровой ширины ручеек, вытекающий из ближайшего озерца и сбегающий по уходящей вниз по тропе, как все страхи испарялись - жить будем. Только вот где? Вопрос "с кем" не стоял - на полянке, на которую я расчитывал, благоустраивалась на ночь мамашка с маловозрастным, но весьма проворным чадом, чуть повыше желтели палатки горластой стайки тинейджеров. Я даже немного обиделся на такую вопиющую перенаселенность, а Женька с совершеннейшим спокойствием развернулся и почапал назад, точнее вверх, на Демерджи по тропинке, начинающейся чуть выше ручейка, вытекающего из озер, уходящей вправо и еще более круто вверх, чем это делала основная тропа .

Минут 5-6 тропинка рвала в гору, как подорванная. Я "хрипел вверх" изо всех сил, проклиная всё и вся. И когда уже перед внутренним взором замелькали ужасные призраки предыдущих восхождений на Демерджи, тропа, неожиданно сжалившись, раздвоилась, совершенно беспощадно бросила более широкое ответвление на подъем***, а тоненькую, едва заметную стежку - в неширокую лощину справа. Женька уверенно направился вниз и я наконец-то выдохнул. Ха, я явно недооценил Женьку - сложенные из камней кострища, идеально ровные места как минимум для трех палаток, дров вокруг - собирай не хочу и маленький сюрприз ( если, конечно, раскопать полуметровый слой листьев) - собственный, частный, личный и вообще отличный родник.

*** тропа, уходящая круто вверх, изредка помеченная голубой краской, ведет прямиком на Демерджийскую яйлу, от места стоянки до кромки яйлы остается подняться немногим больше 300 метров по вертикали (тропа крутая, но вполне предолимая даже с тяжелыми рюкзаками ) а вниз, до Джур-джура - еще около 200 м по вертикали (все данные - промерены GPS-ом во время совместной донецко-московской экспедиции в мае 2000 года).

Тем временем ощущение дома пришло и осталось. Рюкзак сам сполз с измятых плеч и с самым что ни на есть довольным видом прислонился к толстому буку - ему здесь тоже нравилось, даже верхний клапан радостно сполз на сторону, приглашая "открой меня". Забыв о приличиях, скинул с себя все мокрое и упрятался в теплый кокон полара. Дай Бог здоровья господину Оскилко и процветания Элите-Спорту - думал я, натягивая на голову теплую шапочку, не столько от холода, сколько из желания усилить обалденное ощущение комфорта и завершенности перехода. Добавив к мышиного цвета наряду черные пенополиуретановые тапочки на босу ногу и розово-голубую фальш-попу на попу одетую (тоже, кстати, розово-голубую из-за парочки выдающихся синяков, честно заработанных еще в приканьонье), медленно направился вслед за Славкой, белкой вскарабкавшимся куда-то за перегиб склона, к раздававшимся оттуда треску сучьев и возгласам "о, этот - матерый"!

20.00 Дров натаскали столько, что понадобься нам вдруг зажарить целиком пару-тройку упитанных кабанчиков, недостачи топлива можно было не бояться. Исполнив таким образом свой туристический долг (не путать с супружеским!) мы взялись ставить палатки, предоставив нашим дамам долгожданную (нами, но не ими) возможность приготовить чего-вкусненького. И ниспослало нам провидение не заливного осетра и жбанчик кетовой икры, но суп-харчо с соевым мясом. Почему именно харчо? Потому что у нас был красный перец и немного риса. Впрочем, назвать э-э-э… ЭТО супом клавиши не нажимаются, но, как сказала Лена,

"КАШ-ХАРЧО удался на славу".

Ну, не только на Славу, но и всем остальным вдоволь досталось. С некоторыми усилиями отковыривая от единого куска "КАШ"-а кусочки поменьше, я "осупливал" их чаем и осторожно заглатывал, изо всех сил стараясь успеть записать в блокнот перлы, один за другим выпрыгивающие из опередившего меня в вопросах экспресс-супизации Славы, выискивающего в рюкзаке чего-нить экзотического на десерт:

- Макуху мы уже доели…(о халве) Тяжкий вздох… Шуршание полиэтилена…

- Сухариный пепел тоже… (съеденная на завтрак горстка истертых в труху сухарей) Еще более тяжкий вздох и еще более интенсивное шуршание…

- Песок овсяного печенья источили еще на Ай-Петри… Насупливание… Поправление очков на переносице… Углубленное изучение уголков рюкзака…

- О, братцы, живем! Есть еще немного… панировочных бубликов!!! Со счастливой улыбкой из "закромов Родины" извлекается холщовый мешочек с осколками того, что раньше гордо именовалось "Бублики Симферопольские". Дружное кунание их в "варонью" сгущенку ( (с) тот же ) и богатырский хоровой почавк…

Совершенно обессиленные битвой с КАШем и оглушенные водопадом "Славизмов" все как один в 22-00 отбиваемся, презрев доносящуюся со стороны озер литанию подрастающего поколения под расстроенную с самого рождения гитару.

Мгновение десятое