День Первый , Пинок первый.

Симферополь - Ак-Кая - Симферополь - Ангарский перевал.

5.30 Армянск. Все-таки любое, пусть даже самое найкреслейшее казенное кресло – не чета моей любимой кровати. У водителей прогрессирующее недержание. О нет, это инстинкт матёрого волка – помечать сопредельные территории! - Всю дорогу, с завидным тщанием и методичностью, рулевые посещали WC-шки. Вот и сейчас, убитая автостанция посередь степей, десятая минута “посиделок”. Зубчатый частокол станционного “паркинга” испятнан разнокалиберными следами, разбегающимися от зеленого озера свежепролитой краски. Мохнатый и какой-то “клочковатый” пёс медленно выполз из-за облупленного угла дома. Помахивая неопрятным хвостом, как усталый дворник – метлой, проковылял по координатной сетке истресканного асфальта и припал к необъятной луже, исчезающей под колесами испятнанного грязью красавца-автобуса.

Прямая, как стрела, трасса таращилась золотым многоглазьем фар. Только-только пробудившаяся Аврора дарила какому-то далекому счастливцу рассвет цвета чайных роз, но нам от этого праздника жизни доставалась только узкая кремовая полоска, немного оживляющая подол плотных облаков. К зениту облака пропитывались насыщенной фиолетовой тьмой, как свеже посаженная под глаз гематома и сливались в единого темно-серого монстра, кучащегося до самого западного горизонта.

6.15 Небо веселело с каждым оборотом колес. Солнце, наконец-то выскользнувшее из объятий темных вод Каркинитского залива, вытерлось махровым полотенцем похожего на перекормленную @ облака и выплеснулось на белые колонны участившихся автозаправок. На зеленых холмах паслись колонии белогрудых чаек, функциональных, и столь же непотребных в гастрономическом аспекте аналогов молдавских ворон. Бесформились облака, критически осматриваясь в зеркалах непрерывных луж. Рассыпавшись по мышиной серости асфальта, подобно порванному ожерелью розовых жемчужин, они уводили мой сонный взгляд за приземистый горизонт. Напрочь отсиженный “фундамент” неистово рвался на свободу.

8.30 Путаные объяснения так и не проснувшейся стюардессы, где нам удобнее выйти, чтобы с минимальными блужданиями достичь “железного” вокзала, только утвердили в мысли, что известное зло лучше неизвестного добра. В общем, курс - на автовокзал.

Отбившись от шумной армады возничих, яростно нападавших на наши “кошельки”, мы погрузились в “излюбленное транспортное средство горных троллей” и четвертью часа позже уже обнимались с изысканно-цивилизованным Андрюхой и всепогодным Романюком повышенной проходимости. Наличие первого было реализацией возможности наконец-то свалить с плеч “туго набитого и полномочного наспинного представителя” Попова. (Сам Серёга все еще пытался выбраться в Крым из пучины германских наводнений.) Плохой новостью стало то, что возлюбленная работа согласилась отпустить Андрюху “на волю” только через неделю. Уже извлекая черно-красного “представителя” из маршрутки, он пожелал нам...

...всего чего угодно, только не грязебординга с Ангарского перевала.

9.20 Заплатив причитающиеся 4.26 гривны в казну Восточной автостанции, забились в “Газель”, призванную отвезти нас на Советский. “Лучше бы взяли билеты на Нижнегорск” – пробормотала в пространство стоявшая за нами старушка, но было уже слишком поздно.

10.15 Громозвучно гогоча и взмемемекивая, окрест пасутся гуси и козы. Островский, “военнообязанный” в смысле ношения туеска с харчем, никак не может примириться со своей тягловой участью. Приняв позу оскорбленного самолюбия, замечает: “да, еды можно было бы с собой и не брать!”, после чего начинает... усиленно отдавать сумку. Квалифицированно игнорируя его стремления поделиться “поноской”, минуем двурядье уже начавших разваливаться сараев, и начинаем траверсировать сад, держа азимут на “прямой угол” Скалы. Шагов через 50 нас громко тормозят аборигены и посылают… Нет, мы не ловили гусей и даже не думали пугать коз, поэтому были посланы просто “правее”, ровнехонько по диагонали сада, курсом на тополя, толпящиеся у невидимого моста. Это все потому, что к Белой скале нужно ходить не оттуда, где вздумается остановиться зазевавшемуся водителю, и уж конечно не напрямик, а от большого указателя “Белая скала”, знаменующей начало одноименного поселка и самую удобную к ней дорогу!

Полноводная Биюк-Кара-Су, “Большая Черная Вода” или “Большая Вода из-под Земли” для тюркских “индейцев”, “Большая Карасёвка” для их современных потомков, являла собой густо-бурый пенный поток метров трех с половиной шириной, беснующийся между обрывистых берегов. Река была достаточно глубока, чтобы почувствовать желание поклониться добровольным путеуказателям, ибо кроме моста, по которому мы как раз сейчас проходим, надежд на переправу, на сколько хватает глаз, никаких. Это как минимум значит, что на едва видимой за суровыми тучами Караби идут дожди, а как максимум, что Женька в своих “Настраданиях Предсказамуса” не ошибался. Отогнав мысли о перспективе “всё, что могло промокнуть, уже промокло…” приступил к посещению “объекта”, который провожал вожделенным взглядом уже добрый десяток раз, но так близко видел впервые.

Итак, Ак-Кая. Одно из самых загадочных для меня явлений в равнинном Крыму. Геолог-профессионал, быть может, не найдет в ней ничего необычного, но каждый раз проезжая мимо, невольно поражался. Откуда здесь, среди "устойчивых" степей и травянистых холмов, где “проведенные через 50 метров” горизонтали отстоят одна от другой на пару-тройку километров, взялась эта, совершенно потрясная в своей монолитной мощи, 40-метровая “крепостная стена”, почти правильной буквой L возносящаяся ввысь из травянистого или осыпающегося мелкой белёсой галькой “ниоткуда”?

А еще думается, что бывший Карасу-базар, сегодняшний Белогорск, изначально названный в честь реки, был умышленно построен поближе к этому Чуду Горизонтального Крыма. - Древние неизменно устраивали себе жилища в “до боли правильных” местах. А название “карасу-базар” - это от лукавого, удумано оно было с той же целью, что и “Операция “Ы” – “Чтоб никто не догадался”.

Взгроможденная на кажущийся совершенно отлогим травянисто-белокаменный пьедестал, нескончаемая стена ускользала на северо-запад. По самому верху она была оторочена узкой лентой чуть более темного вертикально ориентированного пласта, отделенного от самой Скалы глубоким черным желобом размытой и выветрившейся породы, кажущимся на фоне “обще-горизонтальной” слоистости чем-то чужеродным, если не искусственным. Вблизи это немножко напоминало выдубленный ветрами пень огромного дерева, с которого давно облетела кора. Сам желоб был иззубренным следом полотна бензопилы в том месте, где она закончила свой первый пробный надрез. Глазомер ли подвел великана-дровосека, или руки дрожали от испитой накануне бадейки портвейна, но “кольцо” так и не замкнулось.

А еще, в своем вопиющем уединении, Скала была неуловимо похожа на фрагмент замечательной работы из старого молдавского сборника фотографий, “И один в поле воин” – на единственный зуб во рту чрезвычайно смешливого белобородого дедушки… Я долго искал это фото, и все-таки нашел. Надеюсь, автор, А. Осмульский, за эту публикацию меня простит.

Длинная сторона L, как-то не возбуждала желания быть обойденной, следуя четким e-mail указаниям “отстреливающей” свой последний рабочий день Вики, мы направились на восток, по короткой стороне заграничной буквы. Пара внушительно размытых троп цвета едва проваренной сгущенки привела нас в систему зарождающихся оврагов, некогда бывших дорогой, и стала карабкаться на терриконы бело-зелёных холмов. Плавно переливаясь один в другой, они все бодрее забирали вверх, старательно огибая срез Скалы справа. Романюк, ни на мгновение не сбрасывая набранной на равнине скорости, вел нас вверх по узкому распадочку, густо “засеянному” крупными белыми обломками. “Да” - думал я, по мере сил стараясь сохранить стабильности дыхания, “чувствуется, что крымский Сережка, в отличие от нас - молдаван, в горку “более ходок”…

Благо первая “тренировка” надолго не затянулась, и через неполную четверть часа мы уже ступили на “ровненькое”. За перегибом склона открылся глубокий карьер, уже совсем было начавший формировать внутренний контур “L”, но, к счастью, вовремя заброшенный. Все-таки есть определенная польза Земле-матушке от распада Союза. Не разворуйся вовремя средства и техника, запросто могло бы хватить ума и “руководящей роли”, чтобы всю эту красоту превратить в “стройматериалы”. Протиснувшись среди огромных, размером с добрый супермаркетовский холодильник, спилов породы, мы выбрались на хорошо укатанную дорогу и всего через пару минут были на самом “острие”. Кстати, судя по внешнему виду, те спилы никакого отношения к карьеру не имели, ибо “отгрызены” были явно задолго до “мировой революции”.

Продолжая “деревообрабатывающие” аналогии, могу с полной уверенностью заявить, что горе-дровосек страдал нешуточным косоглазием. - Пока обтесывал “кору”, успел изрядно порубать и сам “пень” – насколько хватало глаз, края стены топорщились огромными обрубками “древесины”, нависавшими над пропастью.

Тут Островский опять затянул заунывную литанию о продуктах питания, которые "от долгого ношения могут испортиться". Нам ничего не оставалось, как приступить к их массовому уничтожению, тем более что, чуть видоизменив известную поговорку, мы получили: “Нету большей красоты, чем покушать с высоты!”

О пропасти я чуть выше заговорил не случайно - “острие” Скалы отделено от “материка” достаточно широкой и глубокой трещиной. Вообще стаивали мы на обрывах и повыше – в Каньоне, на Ай-Петри. Но почему-то именно на Белой скале категорически не хотелось приближаться к самому краю. Ни на секунду не покидало ощущение, что сделай кто-нибудь это, уготовано ему лететь 2 положенных секунды до каменистого подножья. Даже абсолютное понимание умом того, что верхний, “отдельный” слой, при его почти 3-метровой толщине мне своим центнером ну никак не покачнуть, не вселяло в меня уверенности.

Быть может, это были отражения детских страхов, намертво впечатанных могущественным Мосфильмом в сумрачные глубины подсознания. Именно здесь он любил приносить в жертву своих героев – начиная от колерованных негодяев и заканчивая взявшихся за чужое ремесло мирных жителей. Отсюда сваливался Кассий Колхаун во “Всаднике без головы”, здесь прыгали вниз потерявшие надежду на спасение герои “Миража”, тут пристрелили “народного мстителя” Хоакина Мурьету – всех и не упомнишь. Одним словом (снова вспоминая Розарио Агро), “если кого-нибудь надо убить…” то… поезжайте на Белую скалу. Это будет весьма символично и исключительно зрелищно.

Пока я, тщательно избегая краёв, размышлял над блокнотом о смысле жизни в свете неизбежности смерти, жизнерадостно-злонамеренный Островский успел от всей души наступить на предназначенную мне булочку с маком! И под моим тяжелым взглядом, сопровождаемым страстным сопением, утробным ворчанием и невзначайным вытиранием о штанину “перочинного ножа моей бабушки” (подробнее о нем вы узнаете в “Дне последнем”), тоже стал категорически сторониться утесов. Пришлось отказаться от назревающего “джихада по Морис-Джеральдовски” и вместо вожделенного пост-опийного продукта вкусить банальный бутерброд с копченой колбасой, зажевав его катастрофически измятыми солеными огурцами (в процессе надругательства над несчастной булочкой этот злодей таки успел усесться на огурцы!).

Быстренько “подчистив” всё, на что не успел наступить Островский, мы хитростью загнали сопротивляющегося Романюка на край. Это знаете, когда совершенно невинно просишь человека побыть масштабным коэффициентом для пейзажа, а потом “ну, еще один шажок влево… и еще один...” тех пор, пока загипнотизированный мерным движением объект не начинает энергично взмахивать руками, пытаясь устоять. Наконец клацает затвор. Уже хором сторонясь обрывов, чапаем по ковру развесёлой травки, в дыры которой проглядывает непривычно светлый, очень плотный известняк.

Занятно, насколько всё окружающее зависит от точки зрения. Прилежащие к Скале террикончики снизу были равномерно-зелеными, с редким вкраплением белых камешков. Сверху все наоборот: безупречно белые холмы, здесь и там усеянные реденькими пучками травы. Они по правильной дуге убегали на юг, медленно растворяясь в воздушной дымке, окутывающей ближайшую гряду гор. Слева к холмам ластилась двойная ленточка молочно-белой дороги, никак не могущей решить, имитировать ей полукружье холмов или, окончательно смирившись, принять форму “Большой Рыжей Воды”, петляющей чуть правее.

Края “обтесанного пня”, по которому мы шли, были “гимном дрожащим рукам ваятеля”. Глубокие зарубки-трещины отделяли от массива целые острова, на которых можно было смело разместить пару небольших палаток, да еще и для обеденного стола места хватало. Мы на них не перебирались - широкие и неопределенно–глубокие трещины рождали чувство, что одного удара ногами в момент приземления после прыжка будет достаточно, чтобы останцы потеряли свое неустойчивое равновесие и, окутавшись известковой пылью, веселым камнепадом соскользнули вниз. Даже отсутствие каменных “рек” обломков внизу не убеждало в обратном, – “никогда не поздно начинать делать то, что раньше никогда не делалось”.

В половине двенадцатого мы выбрались на любопытное образование – грубо скроенный каменный бастион, сторожевой башней выступающий за строгую вертикаль стены. Тут “Великан” определенно стряпал обед, настругивая себе колбаску маленьким перочинным ножиком. Судя по глубине надрезов, ножик тот был изготовлен в мастерских ангелов-хранителей компании “Victorinox”, вся поверхность “бастиона” была искрошена на “бульонные кубики”, которые, не смотря свой почтенный размерчик, местами качались под ногами.

Угнездившись на самом отдаленном выступе, почувствовал себя сидящим на кончике клюва взмывающей в небеса птицы Рух. (Я, конечно, немаленький, но до слона, место которому “в” а не “на” клюве, по-моему глубокому убеждению, все-таки еще немного не дотягиваю). В обе стороны разлетались полукружья огромных бело-желтых крыл, отливающих по верху изумрудной зеленью трав и заляпанных пятнами недавно засохшей крови - несметными колониями ярко-оранжевого мха. Было очень приятно здесь находиться – убегающие на восток волнистые равнины с россыпями кубиков-деревень, пшеничного цвета шёрстка неубранных полей, бесформенные куртины далеких лесов навевали абсолютно непреодолимую расслабуху. Но время и два неумолимых Сергея гнали меня вперед.

12.00 Высота чувствительно пошла на убыль, сравнительно ровная поверхность Скалы вздыбилась холмами и изрезалась широкими долинами. Надежная каменистость сменилась “минными полями” - россыпями коровьих лепешек и козье-овечьих катышков. Мы спускались в особенную какой-то неожиданно-дикой для открытых пространств красотой Красную Балку.

Тут мы встретили первых “живых душ” - запредельно интеллигентного пастуха в наивно-детских резиновых сапогах, выступавшего в сопровождении безродной и, наверное, именно поэтому на удивление жизнерадостной, дворняжки. Время было предобеденное, но вверенные им коровки давно пресытились и вовсю валялись на травке, не выказывая стремления к “поползновениям” за холмы. Собачка же, по мнению хозяина, давно уже хотела пить. Таким образом, мы получили, как сейчас модно говорить, “три в одном”: приобрели приятного собеседника, спасли от жажды бедную животную, а заодно выяснили местоположение родника.

“Общение” пастух начал издалека, с 300-летней истории предков, живших в этих местах, а точнее, в Вишенном – именно эта деревушка виднелась из-за гребня Скалы справа. Потом он плавно перешел на обнаруженные при раскопках в Красной балке бивни мамонта, а с них - к урочищу Беш-Уба (“Пять копен” или “Пять курганов”) расположенного чуть западнее. Там, по его данным, белыми археологами была обнаружена практически не разграбленная гробница царя Митридата***, “золотые украшения из которой были немедленно вывезены в Киев” и, “может быть, сейчас даже где-то выставляются”.

*** Gene выразил сомнение по поводу могилы Митридата. По его сведениям (пока документально не подтвержденным), отрыли могилу двух женщин, одна из которых, "молодая" и знатная, была богато украшенна золотом, а другая - постарше и поскромнее, вроде как жрица. Власти на находку не отреагировали, археологи вывозили золото в портфеле, обыкновенным рейсовым автобусом.

У самого родника исторический экскурс закономерно перетёк в сетования на судьбы инженеров, вынужденных на старости лет пасти коров. Я сразу вспомнил талантливую наладчицу радиоаппаратуры, с которой вместе работал на одном из наших “почтовых ящиков”. Совсем недавно обнаружил её, торгующую сыром и маслом, на центральном рынке... Слушая его невеселый рассказ о бытии, подумалось мне, что же ждет нас самих, еще лет этак, через 30…

*** Два слова о роднике, чтобы не забыть: Красная балка как бы разделяет Стену в соотношении 2:1. Если вниз не спускаться, а продолжать идти в сторону Вишенного, то, перевалив через еще один холм, попадаешь в следующую, безымянную балку, вниз по которой не спуститься – слишком круто. С вершины холма на ближней стороне балки хорошо видны яркие зеленя у самого родника, да и пара широких промоин (у нас они были неглубокими озерцами), расположенных чуть ниже по течению, явно указывает на его местоположение.

Напоив собачку, (а заодно и себя – все подступы к роднику были усыпаны аккуратно вырезанными из пластиковых бутылок “черпалками”), мы сердечно распрощались с уставшим от вынужденного одиночества пастухом. От всей души пожелали ему сил, здоровья, удачи и сопровождаемые “голосовым гидированием” перевалили через холм, а несколькими минутами позже без труда спустились по редким зарослям шиповника, оживляющим левый борт Красной балки, на дорогу, к подножью стены и шумливой речке.

По тропинке, что жмется под самыми скалами, пробежаться было, конечно, интересно. Но... Во-первых, место и время встречи изменить было нельзя. Во-вторых, тропа в проекции на плоскость стены напоминала полотно “повидавшей металла” ножовки, и определить даже приблизительно, сколько это может занять времени, возможным не представлялось. В-третьих, пастух нам очень не рекомендовал этого делать – после трехнедельных дождей небезопасно ходить под сыпучими слоеными обрывами.

Десяток минут спустя. Солнце сгинуло в насупленных тучах, наглый ветер то и дело посыпает нас мелкой и колючей белой пылью, которая раздражает веки, гадко хрустит на губах и, забиваясь куда попало, готовится к созданию неудобств в ближайшем будущем. Мы, поневоле уподобляясь китайцам в вопросе формирования разреза глаз, все ускоряем и ускоряем шаг. Бастион, бывший “когда-то давным-давно” головой птицы Рух, снизу походит на шахматную ладью: гладкий конус едва зеленого подножья-фундамента, заметно сужающийся кверху бело-серый корпус, мощный зубастый пласт более темных пород сверху, не только нависающий над всей конструкцией, но еще и отделенный глубоким темно-коричневым надрезом.

Перед самым-самым ответвлением дороги к мосту, солнышко в последний раз сжалилось над нами и, разодрав невидимыми когтями беспределье наливающихся соками дождя туч, на пару минут подсветило самое “острие” Белой скалы. В это мгновение я наконец понял, что всё утро портило кровь: Скалы было слишком мало - чтоб не спеша “взять” ее всю, нужны как минимум сутки. Причем не световой день, а именно сутки, и, желательно, в хорошую погоду – совершенно необходимо увидеть ее розовой на восходе и золотой на закате. Только-только добыл блокнот, чтобы оконтурить эту мысль двойной рамкой, как на белую ткань дороги, взбивая султаны микровзрывов, упали первые “бомбы” дождя.

Щедро одаряемые и ударяемые увесистыми каплями, захлопали крылами спешно извлекаемые “средства дождевания”: видавшую лучшие времена ветровку, зеленый монашеский клобук с капюшоном и странную помесь мексиканского серапе с плащ-палаткой времен Великой Отечественной производства Элиты-Спорта. Мир мгновенно взмок и нахохлился. Скала отступила, утратила объемность, слилась с мышиным небом. Каменная крошка дороги промокала медленно, зато к обуви прилипала хорошо. Холодный осенний дождь разогнал всех жителей по домам. Только запряженная гнедым коником подвода неторопливо катилась по иссиня-черному асфальту, увлекая в сторону Белогорска бесформенный целофановый кулек - пожилого седока. Когда мы подошли к покосившейся автобусной остановке, сидевшие в ней мужики с косами опасливо на нас покосились, все как один поднялись и ушли в дождь – промокших бэтмэнов в осыпающихся белых тапочках, видать, никогда не видели.

13.50 Из едва заметного, затерявшегося в дороге темно-синего пятнышка материализовалась знакомая “газель”. Обрызгивая нас придорожными лужами, тормознула. Отъехала в сторону широкая тяжелая дверь. Чуть не с криками “ура” ломанулись на приступ. Сухие пассажиры, от души обрызгиваемые стряхиваемой с наших одеяний влагой, зябко поеживались и недовольно морщась, отсаживались подальше. Удивленный нашей прытью водитель поинтересовался, всё ли успели увидеть (надеялся, наверное, что выйдем и вернемся “досматривать”). Мы поспешили его заверить, что все не всё, но кусочек “пирожка” отхватить удалось преизрядный и разведку “гражданин начальник” вполне может считать состоявшейся.

Приняв материальные уверения в нашей платежеспособности, рулевой нажал на газ. О, да то ж была не “Газель”! То была “Антилопа Гну” в период самого расцвета, Паниковскому с гусём в жизни не догнать! - Шайтан-экипаж несся по трассе, не гнушаясь глубоких луж, куда там Формуле-1. Ветер свистал в закрылках. Каскады воды из-под колес живописными веерами разлетались за боковыми стеклами, метя в вереницу местами всё еще сухих велосипедистов, застенчиво жмущихся к обочине. Еще 10 минут визга несмазанных дворников. Белогорск. Я наконец-то вкусил не истоптанную до дыр булочку с маком. Через пару минут едем дальше. По салону разносится “прищемленное за живое” тонкоголосье “Художника, что рисует дождь”.

“Это Анжелика Варум дождь накаркала!” – бормочет сидящий справа от меня Сережка Романюк, заправской дояркой сцеживая на грязный пол влагу с углов зеленой накидки. Пара минут сопения, сочетающихся с “выжимательным” насилием. “Художник с дождем на картине переборщил!!!” - следует еще более ожесточенное закручивание кончиков накидки. “Есть художники–пейзажисты, а есть… дождисты и ливнисты” – ставит последнюю точку в своей изобличительной речи Сергей, расправляя на колене измочаленный подол.

Симферополь - сплошной Салгир.

"Улицы вышли из берегов" (c) Романюк.

Пустые троллейбусы отсиживаются на конечных остановках. Легковухи, как заправские свинюхи, барахтаются по самое брюхо в воде. На улицах даже признаков каменных бордюров не видать. Наиболее смелые прохожие с закатанными штанинами толпятся на перекрестках, обдумывают в каком месте лучше входить в воду. В низинах просто сплошные озера. Столица впечатляет.

Вспыхнувшая алой помадой улыбка, серо-голубые глаза, каштановые волосы, обрамленные контуром объемистого рюкзака. Специально подобранная в тон к глазам футболка, черная сумка от видеокамеры на боку, белоснежные кроссовки и еще более белые носочки. – Вика в походном обрамлении. Увидев ее, внутренне преклоняю колени - ладно там мы, издалече приехавшие, нам просто деваться некуда, но местной жительнице, из родной, теплой и сухой квартиры, добровольно в мокрую палатку – это маленький подвиг. Будь я местным, в столь по-тропически начинающийся поход меня пришлось бы выгонять сучковатой палкой, никак не меньше.

Тарас в киевско-элито-спортовской хай-поровой упаковке выглядел как Тарас – недельная небритость, бронзовый загар, коричнево-желтые и заблаговременно забрызганные грязью кроссовки. Живописность картины довершали очки от солнца на алой бандане - чрезвычайно актуальный аксессуар для текущей погоды. Тарас только–только отправил свою девушку в Киев, завершив, таким образом, нормально-человеческий, “матрасный” отдых. Мы обнялись.

17.05 Выехали в сторону Ангарского перевала. Никакая непогодная погода нам не помеха, даже 4 килограмма незапланированной картошки не смогут уронить “до разумных пределов” наше настроение “до небес”! Две бутылки темного “Золотого грифона” тепло плещутся как минимум в трех желудках из пяти.

18.40 На глазах у не подозревающих о происходящем милиционеров, завершили заполнение квази-маршрутного листа. Весело болтая “обо всем”, двинулись по дороге, наконец-то уводящей от кишащей разнокалиберным автотранспортом при-перевальной цивилизации к подножью Чатыр-дага, укрытого “многослойным пуховым спальником” облаков. Асфальт вскоре закончился… развесистым туристическим лагерем. Давно уже я не видел вблизи таких объемистых сборищ походного люда. Очень скоро почувствовал, что правильно делал – в основном наличествовала школьного возраста мОлодежь и пОдростки, галдеж по лесу стоял как в колонии хохлатых бакланов, давно и безуспешно пытающихся определить истинного владельца случайно выброшенной на мелководье рыбки.

Первый же поворот лесной дороги и я почувствовал себя состоявшимся грязеходом - все вокруг моментально расквасилось. Мир разразился мутными лужами и разбрызнулся на обочины взбитой шальным грузовиком грязюкой. Начавшая желтеть трава втопталась в “лыжные” росчерки многочисленных кроссовок; изломанные судорожными захватами, кустики испуганно жались к стволам мокрых буков, неоднократно служивших шершавыми полотенцами для измазанных грязью рук. Народ все еще шутил, но чем дальше мы углублялись в лес, тем сильнее шутки унисонили со шлепающими по плечам и рюкзакам каплями, стряхиваемыми ветром с зеленой шевелюры леса.

19.25 Отдалившись за “предел слышимости” и оценив время как критическое, изо всех глаз принимаемся искать местечко посуше. Везёт - переправившись по скользким бревнам через заваленное прошлогодними листьями русло водотока, встречаем пару кострищ на поляне не поляне, но в “чрезвычайном редколесье” наверняка. Тарас, у которого энтузиазм и фонарик всегда наготове, обнаруживает метрах в 30 выше нашей переправы нищий, но вполне питьевой родничок. Это ставит “окончательный диагноз” – ночуем с комфортом.

20.00 Палатки на позициях. Тарас с Островским, не особенно экономя, скоблят “внелимитную” картоху, Вика с Сережкой нащупали дровишек посуше и, тихо переговариваясь, делают в четыре легких и две фальш-попы искусственное дыхание ни в какую не желающему самовозгораться костру. Я, переодевшись в тапочки и закатав повыше штанины, добровольно учвякиваю за водой. Бутылкой не набрать – слишком мелко. Долго корячусь с кружечкой – при малейшем неосторожном движении обрывки листьев взвиваются со дна плохо оседающей черной взвесью. Благо, хоть запасся воронкой и склеенным из двух просверленных крышек переходником, в общем-то, задуманном для засыпания в кока-кольно-спрайто-пластиковую тару “сыпучих веществ типа крупа” и поэтому изрядно протекающим, но тем не менее оказавшимся вполне трудоспособным. Пока набираю все бутылки, успеваю основательно подморозить руки.

Темнота вокруг совершеннейшая. Мимо безмолвно прохлюпывают какие-то тёмные призраки без рюкзаков. Возвращаясь, ориентируюсь только на голоса и фонарики – костра всё нет. Точнее он есть, но где-то там, “внутре”, под тоненькими веточками, едва тлеет. Холодает. Капает. Думать, что это не дождь, а "просто с деревьев" приятно, а главное - оптимистично.

20.15 Загорелся… 20.18 Погас… 20.19 Загорелся… Прямо не костер, а береговой маяк. 20.25 Все еще горит!!! 20.30 Пациент умер после заправки бензином. Вновь шум рассекающей воздух пенки. Облака белого невесомого пепла. Густой пар изо рта. Или это уже дым от пробуждающегося костра? 20.32 Горит! 20.47 Коварная картоха залила огонь. “Процесс углубился” – сверху все настойчивей капает. 21.00 Кипим!!! 21.27 Проблескивающий тушеночным жиром ужин разлегся по тарелкам.

Сытая идиллия в ночи. Тарас добывает свой чудо-примус. Завидев его, костер пробуждается из тлеющей летаргии и горит изо всей своей немощи. Закипает чай. Разливается по кружкам кагор. По чуть-чуть, как завещал Великий Попов. Ну…

- За Крым, за нас-любимых, и, дай Бог, чтобы не в последний раз…

Из темноты, громко жужжа, прилетает бешеная оса, и, дико вращая глазами, скрывается в моей кружке с кагором. Кыш, страшная птица, кыш, самому ведь мало!!! Отвлекаюсь от рыбной, а точнее “ос-ной” ловли и извлекаю из “закромов Родины” ананасы в “шайбенах”. Хоровой стон наслаждения. Для такой элитной закуси кагор не годится – быстренько вскрываем десертный “Карадаг”, презентованный заботливым Андрюхой еще на вокзале.

Пьем по-второй, за “негритят” поименно и “всех тех, кто не с нами” хором. Из травы выползает коричневый клоп и начинает чинное восхождение по моей голени, прокладывая стезю к некогда бывшей белой эмалированной кружке. С ободка “тары”, на эту, якобы благоухающую коньяком, активность, подозрительно косится уже почти ручная оса в легком подпитии. Надо же, столько разных зверюг, и все как одна претендуют на мою долю алкоголя!!!

22.30 Темная тишина. Зияющая пустота ночного леса. Сочные шлепки редких капель. На небе ни просвета, ни звездочки. Затянувшееся молчание. Зашипев умирающей змеёю, костер кратко полыхнул в последний раз и опочил. Преисполнившись несгибаемого намерения о 7-часовом подъеме, окончательно “зацеллофаниваемся” и, мысленно сказав Дню первому спасибо, отходим ко сну.

День Второй